Поддубенские частушки. Первая должность. Дело было в Пенькове
Шрифт:
— Зачем же они младенцев поубивали?
— Душегубам, Наташа, младенцы страшней стариков. Младенцы-то, они вырастут. Ответа спросят.
На откосе холма показался мальчик в пионерском галстуке. Он вприпрыжку бежал к нам, в пиджаке, увешанном орденами и медалями. Пиджак был настолько длинен, что из-под него мелькали только голые ноги, а коротких штанишек вовсе не было видно.
Мальчик подбежал к Семену и выпалил:
— Сеня, тебе Василий Степанович велел сейчас же в правление.
Коротко
— Ладно, иди, — сказал он сумрачно. — Я сейчас. Мальчик побежал обратно.
— Ничем ты эту женщину не обидела, — продолжал Семен, обращаясь к Наташе. — Увидала она пустые кроватки, и все ей вспомнилось. А ты ничего не понимаешь…
Он снова погладил Наташу по плечу и спрятал руку в карман.
— Понимаю, Сеня, понимаю…
— Хотя да. Это ты, наверное, понимаешь. Пока я с ними ходил, все время про тебя расспрашивали. Конечно, ты правильная девушка…
— Ну да уж, правильная. — Наташа покраснела от удовольствия.
Вдруг она встала, взялась за треногу, которую Семен придерживал левой рукой, и спросила:
— А больше не будет войны, Сеня?
— Не будет! — твердо ответил Семен.
— Правда, не будет?
— Не будет.
— И у них, в Чехословакии, не будет?
— Ну них не будет.
— Не нападут на них фашисты?
— Не нападут. Не дадим разбойничать. Хватит.
Он посмотрел вокруг. На синем небе покойно висели облака. Вдоль ручья зигзагами летали ласточки. Издали доносился равномерный шум трактора, похожий на стук швейной машины. Там ходил Гришин комбайн. Едва слышным, резко прорывающимся комариным зуденьем со строительства птицефермы доносился звук циркулярной пилы. На канале два раза протяжно прогудел пароход. Казалось, во всем мире, от края до края, спокойно и без тревог работают люди.
— Я ведь и правда все понимаю, Сеия, — тихо заговорила Наташа. — И зачем к нам гости из-за границы приезжают, тоже понимаю. Трумэн пугает своих рабочих, обзывает нас агрессорами, а боится послать их поглядеть, какие мы.
— Это верно, боится, — сказал Семен. — Ему там, у себя дома, лучше говорить, что ты, Наташа, агрессор…
Он потрепал ее белокурые волосы и снова спрятал руку в карман.
Наташа улыбнулась, но, заметив, что Семен сделал движение уходить, схватила его за полу пиджака и испуганно проговорила:
— Обожди, Сеня!
«Если ты, Сеня, сейчас пойдешь, то я пойду за тобой, — читал я в ее глазах, — и стану говорить то, что ты ждешь от меня, стану говорить это при чужом человеке, и мне ни чуточки не будет стыдно».
— Что тебе, — растерянно спросил Семен, прочитав в глазах ее то же, что и я.
— Обожди, — повторила
Я поднял чемодан и ящик с теодолитом, взял под мышку треногу и пошел отмечать командировку.
— Я вас сейчас нагоню, — смущенно проговорил вслед мне Семен.
Я поднялся наверх. Шум трактора стал слышнее. Ровная лента канала блестела, как сталь. Навстречу бежал мальчик в пионерском галстуке.
— Ты куда? — спросил я его,
— За Семеном,
— Подожди!
— А что?
— Да подожди!
— А что?
— Не беги так быстро. Устанешь!
Мальчик только свистнул и скрылся за гребнем холма.
12
Возле правления стояла полуторка, и шофер пинал ногами задние скаты. Скаты звенели, как стеклянные. Председатель колхоза был у Наташиных родителей. Когда я вошел в горницу, то, кроме Василия Степановича, увидел там и чехословацких гостей, и Данилу Ивановича, и Героя Социалистического Труда Лену Дементьеву. Все они сидели у стола, накрытого голубой скатертью, и Наташина мать показывала гостям семейные фотографии. Судя по карточкам, родственников у Федора Игнатьевича было великое множество.
— А это свекор, — говорила Наташина мать, показываяч учительнице фотографию в желтых пятнах. — Такая тогда форма была у Красной Армии. У Котовского служил. Может, знаете Котовского? Федор, какая у Игната Васпльевича от Котовского награда была: часы, кажется, с надписью? Это мой двоюродный дядя. Его кулаки убили. А это золовка, сейчас машинистом на электровозе. А вот это Федор в Сочи, в санатории. Вон он сбоку стоит, в панамке, вон он, вон он, черный, как негр… Ну, а эта и показывать совестно. Это я еще невестой, а рядом — Федор. Заревновала я его с чего-то, да глаза ему зачернила. Так и лежит с тех пор эта карточка, память о моей дурости.
Учительница перевела своим спутникам эти слова и улыбнулась, но тень печали все еще лежала на ее строгом лице.
И тут я понял, что все эти сердечные люди неспроста показывают фотографии, а стараются развлечь гостью, стараются развеять ее большое, понятное им горе.
— Вот нашу Феню, заведующую птицефермой, в прошлом году для газеты снимали. — Наташииа мать держала грубо ретушированную для клише фотографию. На снимке была изображена Феня, стоявшая возле птицефермы, которую при мне разбирали. — Эту ферму, считайте, она сама, своими руками построила. Народу не хватало, так она и водопроводчиком, и монтером, и столяром работала. На все руки мастерица. Эту карточку она в редакции выпросила, а Наташа у ней отобрала. Дружат они с Наташей. И хорошо. Подходящая дружба… А вот это Федор сохранил.