Подёнка - век короткий
Шрифт:
За дверями раздался шум, зазвенело порожнее ведро, выскочил Кешка, другой, привычный, тяжело налитый розовым салом, ринулся к ногам Насти вот-вот собьет.
– Сдурел, вражина... Вишь, был у меня человек, стала свинья - не часто случается. Помню.
В это время затарахтел мотор, встряхиваясь на выбоинах, подкатил Костя в шлеме, в очках, с лицом, исхлестанным ветром. Застопорил, поднял очки, открыл зеленые настороженные глаза.
Кешка, покусывая травинку, с покойным вниманием оглядел Костю, мотоцикл, спросил:
– "Уралец"?
И Костя смутился:
– Нет. И трех тысяч не успел нагонять.
– Хорошая машина. Все целился купить, да куда бездомной собаке ремешок с бляшкой? Ну, бывайте покуда...
Повернулся, шагнул, раскачивая покатыми плечами, покосился на мотоцикл, еще раз похвалил без зависти:
– Хорошая машина.
– Кешка! Иди домой, паршивец! Иди! Иди! Вот я тебя!
– погнала Настя тыкавшегося ей в колени поросенка.
Другой Кешка оглянулся, тряхнул головой.
– Что ему?
– спросил Костя. В зелени глаз под вздрагивающими, вымоченно-белесыми ресницами - плавящаяся ревность.
Настя ответила грустно и задумчиво:
– Так... Блукает по свету, ищет, кто бы приголубил... Пошли обедать, Костя.
Неприкаянный Кешка напомнил Насте, что она согрета не только славой. Все есть, все, о чем только может мечтать человек.
19
Артемий Богданович, упрятанный по-зимнему в дубленый полушубок, старший среди плотников Егор Помелов, приезжий техник, долговязый парень в городской шапке пирожком, занимающийся монтажом механизмов, электромонтер Сеня Славин и Настя вошли в новый свинарник.
В щирокие и невысокие оконца сквозь двойные рамы с только что вставленным ясненьким стеклом вливался свет голубеющего дня. Со стен попахивало еще не просохшей штукатуркой, дощатые настилы медово желты, на цементной дорожке и в лотках - курчавая стружка. Длинные загородки с решетчатыми переборками уходят вдаль. Почти все кончено - установить транспортер, подключить электромоторы, покрасить, даже вода подана в водопроводные трубы.
– Магарыч с тебя, Настасья. Старались ребята, - подмигивал красным глазом плотник Егор.
Настя молчала.
– Вот дом ей перебросишь, тогда и магарыч, - отвечал Артемий Богданович.
– Если всю артель снарядишь - за недельку. Долго ли умеючи-то.
Артемий Богданович жмурится, как сытый кот, походя похватывает стойки переборки, трогает ногтем влажную штукатурку на стенах, не хвалит, только жмурится - доволен.
– Разворачивайся, Настя. В твоем старом свинарнике Павла осядет. От тебя, так сказать, почечка.
А Настя разглядывала пустое, гулкое помещение и молчала. Знакомый, давний, полузабытый страх подпирал к горлу.
Артемий Богданович направо и налево помахивал ручкой:
– Здесь, значит, - откормочные, здесь - родилка, а здесь, так сказать, - комнаты матери и ребенка, опоросные матки лягут... Тут зелененькие, самые молоднячок, тот, что от титек оторван... Расписано, как на почте. Чуть стадо увеличишь - и стоп! Больше не надо. Устраивай круговорот, чтоб одни рожались, другие под нож -
Нет, Насте нравится свинарник, но - расписано, учтено, то-то и оно. Она только теперь поняла... А ведь сама настаивала, сама торопила, чтоб строили быстрей... Только теперь поняла - тут-то ее и погибель. Матки, молодняк, откормочные, фабрика-круговорот, где все, как на полочках. А в старом свинарнике - теснота, суета, давка, попробуй разглядеть - сколько голов налицо. Фабрика-круговорот с полочками... Часть клетей окажется пустыми. Тут уж не только Артемию Богдановичу, не только членам ревизионной комиссии, не только председателю сельсовета Косте Неспанову, а любому и каждому, кто ни заглянет, хотя бы плотнику Егору, станет видно - у знатной свинарки знатная прореха. Фабрика, рассчитано, как на почте, на столько-то голов. А где эти головы, куда девалась часть стада? По дороге потерялась? Отчитайся, красавица! И начнут подсчитывать: столько-то голов не хватает, столько-то центнеров мяса - воровство, обман, надувательство. И не покроешь, и не спрячешь концы, пойдет новая слава, погромче прежней.
Сама настаивала... Думалось, только крышу сменит, а под новой крышей старые порядки. Сама настаивала, сама под собой яму копала.
Цементная дорожка из конца в конец замусоренная стружкой, колодцы в навозохранилище с открытыми крышками - слов нет, отменный свинарник, не только в районе лучший, по области поискать. Артемий Богданович жмурится, как кот на сливки.
– Ай и вправду чем-то недовольна?
– спрашивает плотник Егор.
– Критикуй. Наша братва критики не боится, потому что - фирма!
– Нет, все хорошо... Очень.
– То-то. И не печалься, избушку твою перебросим быстренько, подновим, игрушечка будет, залюбуешься, У родни нагоститься не успеешь, как мы с шапкой у порога: гони магарыч!
Долговязый техник и электромонтер Сенька лазали вдоль стен, рассуждали о дополнительной проводке. У стойки из неплотно закрученного водопроводного крана капала вода.
– На будущей недельке кочуй сюда со всем племенем, - сказал Артемий Богданович.
"На будущей недельке..."
20
За окном ночь, полная луна висит над окоченевшими, бесснежными полями. Голова Кости лежит на ее руке. Костя посапывает над ухом. Глаза Насти широко открыты. Ночь и луна за окном. Настя вспоминает другую ночь, наверно, самую счастливую в жизни.
Та ночь могла бы быть такой, как все ночи августа, теплая и душистая, - пахнет осокой от берегов, пресно пахнет речной водой. Сама река, обморочно опрокинувшаяся под небом, смолисто-черная, вязкая, неподвижная, - не сморщится, не шелохнет прибрежную былинку. И где-то за лесами низко над землей лежат тяжелые, набрякшие от влаги тучи, но небо над головой чисто, точеная луна обливает онемевший мир. И в тишине разносится скрип весел в сухих уключинах, скрип весел, как крик раненой птицы.