Подход
Шрифт:
Помстился рядомъ съ нимъ и до сихъ поръ стоявшій на ногахъ кабатчикъ.
— Мсто-то ужъ очень у васъ на краю деревни прекрасное, а стоитъ оно зря, пустыремъ… Такъ хочу я порадть для вашей деревни и изукрасить его, продолжалъ кабатчикъ.
— Кабакомъ, что ли? перебилъ его Антипъ Яковлевъ.
— Постой… Зачмъ такъ говорить? Дай прежде сказать. Школы у васъ нтъ въ деревн, а деревня обширная, хорошаго села стоитъ.
— Такъ ты думаешь школу строить, что ли? Вотъ удивилъ.
— То-есть, желательно бы мн, Антипъ Яковлевичъ, построить собственно не школу, а домишечко, избушечку
— А до школы-то ты все-таки въ этомъ дом десять лтъ кабакъ держать будешь? спросилъ старикъ.
— Не кабакъ, голубчикъ, не кабакъ, а трактиръ и постоялый дворъ.
— Одинъ чортъ.
— Такъ вдь долженъ же я себ какое-нибудь льготное происшествіе сдлать, ежели я хочу міру черезъ десять лтъ домъ подъ школу пожертвовать. А школа вещь хорошая, умственная. Вотъ теперича у тебя внуки. Вотъ они со щеночкомъ балуются. Вдь черезъ годикъ ихъ ужъ грамот учить надо, а школы въ деревн нтъ. Каково имъ въ чужое-то село за четыре версты въ школу бгать!
— Такъ вдь домъ-то только черезъ десять лтъ подъ школу очистится, а при чемъ же тутъ внуки-то, коли имъ въ будущемъ году въ школу бгать надо? Или десять лтъ, не учась, твоей школы ждать? Брешешь ты, милый, что-то.
— Такъ-то оно такъ, сконфузился кабатчикъ. — Но я вообще… Я и для другихъ ребятишекъ. Я вообще для вашихъ деревенскихъ ребятишекъ… Такъ вотъ, прежде чмъ міру бумагу писать, я и хотлъ съ тобой потолковать, такъ какъ ты у міра голова, міръ тебя уважаетъ и предпочитаетъ и все эдакое. Такъ что ты скажешь насчетъ школы-то?
— Насчетъ кабака, а не насчетъ школы. Ты ужъ говори прямо. Вилять тутъ нечего… перебилъ кабатчика Антипъ Яковлевъ.
— Да какой же кабакъ! Не кабакъ, а постоялый дворъ въ хорошемъ дом, а домъ будетъ только на украшеніе деревни.
— Ну, постоялый дворъ. А постоялый дворъ будетъ съ продажей водки и при этомъ всегда пьянство и буянство и ночное шатанье.
— Зачмъ же пьянство и буянство-то? Можно честно и благообразно.
— Будетъ тутъ честно и благообразно! Живемъ тихо и смирно, и безобидно, а тамъ пропойцы явятся. Вдь ужъ три раза міръ у насъ кабатчикамъ въ кабакахъ отказывалъ, а ты опять…
— Да я собственно для школы, Антипъ Яковлевичъ…
— Поди ты! Ну, братъ, мелешь вздоръ! Вотъ еще какой школьный благодтель открылся.
— Зачмъ такъ? Зачмъ такъ, Антипъ Яковличъ? Разв я не сочувствую? Даже очень сочувствую и желаю, чтобы было украшеніе и благоустройство. Челомъ теб бью, ты ужъ не галди противъ меня на сходк-то.
— То-есть какъ это? спросилъ старикъ.
— Очень просто. Будь за меня, а ужъ я теб премного благодаренъ останусь.
Антипъ Яковлевъ презрительно взглянулъ на кабатчика и воскликнулъ:
— Чтобъ я на міру за кабакъ стоялъ? Да ты никакъ блены обълся, почтенный!
Онъ всталъ со скамейки. Всталъ и кабатчикъ и сказалъ:
— А я бы тебя и твою старуху, Антипъ
— Уходи, уходи отъ меня. Зря толкуешь. Не таковскій я…
Антипъ Яковлевъ махнулъ рукой. Кабатчикъ пожалъ плечами.
— Ужасти какой серьезный человкъ! пробормоталъ онъ. — Прощай, коли такъ.
— Прощай, прощай. Позжай, съ Богомъ.
Кабатчикъ влзъ въ телжку и шагомъ похалъ отъ избы Антипа Яковлева. Староста шелъ около телжки.
— Видишь, какой строгій! Нтъ, этого не объдешь, сказалъ онъ и спросилъ:- Къ мяснику теперь? Къ Емельяну Сидорову, что ли?
— Да надо будетъ съ Емельяномъ Сидоровымъ потолковать.
— Ну, такъ ты и позжай къ нему. Вонъ его изба. А я потомъ задворками приду. Неловко мн съ тобой вмст. Антипъ Яковлевъ смотритъ.
— Ну, ладно.
Кабатчикъ стегнулъ лошадь. Староста свернулъ къ своей изб.
V
Емельянъ Сидоровъ, по прозванью Мясникъ, хоть и былъ изъ числа мужиковъ исправныхъ и не ослабшихъ, какъ ихъ называютъ въ деревн, но выпить подчасъ любилъ. Въ прежніе годы онъ имлъ барку, возилъ съ подряда въ Петербургъ кирпичъ и бутовую плиту на ней, стало-быть былъ человкъ бывалый, какъ говорится, любилъ краснобайничать на сходкахъ и считался за человка вліятельнаго въ деревн. Барочный извозъ онъ нын оставилъ и занялся скупкой телятъ у мужиковъ для продажи мясникамъ, отчего и самъ получилъ прозванье Мясника.
У избы на скамеечк сидла жена Емельяна Сидорова, женщина лтъ сорока, и грызла подсолнухи, когда подъхалъ кабатчикъ. Онъ снялъ картузъ и, не слзая съ телжки, воскликнулъ:
— Матушк-хозяюшк особенное! Съ пріятствомъ кушать!
— Спасибо. Благодаримъ покорно, отвчала женщина. — Попотчевала бы и васъ подсолнухами, да не мужчинское это кушанье. Куда дете?
— Былъ у обдни въ Крюков, помолился Господу Богу, а теперь пробираюсь домой и зазжаю кой къ кому изъ хорошихъ мужичковъ, чтобы почтеніе имъ сдлать. Былъ у старосты, былъ у ддушки Антипа Яковлича и теперь къ вамъ. Самъ-отъ дома?
— Сейчасъ тутъ былъ, да, надо полагать, на задворки ушелъ. Колесо у насъ тамъ у телги сломалось, что ли. А вы къ нему?
— То-то и дло, хочу поклонъ отвсить.
— Ой, что такъ? конфузливо проговорила женщина. — Зачмъ же это?
— Хорошимъ основательнымъ христіанамъ всегда отвшиваю. Самъ основательности придерживаюсь и въ другихъ это руководство люблю. Вы меня знаете?
— Еще бы не знать! Вы изъ Быкова. Кабакъ держите. Вотъ мы, бабы, очень ужъ на васъ недовольны, что вы нашихъ мужиковъ спаиваете. Какъ попадутъ въ Быково, такъ ужъ ничего и не жди хорошаго. Вернутся всегда не настоящимъ манеромъ.
— Матушка-голубушка, все это вздоръ. Никого силой споить невозможно.
— Ну, соблазнъ на дорог. А мужики слабы, да еще при своемъ малодушіи…
— Ну, на вашего супруга вы, кажется, не можете пожаловаться.
— Бывало, что и онъ у васъ загуливалъ, а придетъ домой выпивши, да все тычкомъ и наотмашь, такъ какъ же быть довольной-то?
— Пожалуйста, фунтикъ кофейку за это безпокойство… Везъ въ Крюково дьячих передать въ гостинчикъ, да не трафилось ее увидать, такъ ужъ вамъ. Пожалуйте…