Подкаменная Тунгуска
Шрифт:
— Да что случилось, Лёва? — притянул ему кваску Ерофеич.
Шманец жадно приложился к широкому горлышку кувшина с брусничным квасом, потом пробулькал полным ртом:
— Чтобы расписать пульку в преферанс, ей нужно научиться писать. Она же писать не умеет.
— Фу-ты напугал! Пусть это останется самым большим горем в твоей жизни. На кой таёжной зверине грамота!
Ерофеич вытер полотенцем облившегося квасом Шмонса и сказал, словно что-то припомнил:
— А ваще что-то так-то да не так, Шманец. Нескладно получается у тебя. Как это так — не умеет писать? Фёкла же переписывается с китаёзами в своих социальных сетях, а ты говоришь, что она ни уха ни рыла в письме. Печатает иероглифы на китайской клавиатуре.
— Нет китайских клавиатур. Все иероглифы вводятся особым жаргоном «пиньином». Все очень просто. Ты набираешь латиницу и циферкой отмечаешь в таблице нужный иероглиф — вот тебе и китайское письмо на компьютере. Пиньин был введен в старину для телеграфных сообщений. Это обычная фонетическая транскрипция иероглифов. Так китайский язык можно изучать как обычный иностранный, а не как язык инопланетян. Из-за этого-то она и не пишет от руки по-русски, а рисует буквы отдельными чёрточками, как китайские иероглифы. Причём выводит на бумаге только печатные буквы. Копирует типографский шрифт «Таймс», представь себе.
Ерофеич не мог себе представить никакого типографского шрифта, но на всякий случай успокоил расстроенного психа:
— Так девка таёжная жа, ни дня жа не ходила в школу, я жа те говорил. Научилась у мужиков набирать текст на компьютере, когда я её сдал на сексобслуживание китайским геологам. А от руки она отродясь не писала. Да и на кой козе грамоте?
— Эх, мужик! Я грандиозную комбинацию в уме состряпал, а тут осечка. Нужно срочно научить её грамотно писать. У тебя есть книги?
Ерофеич принёс с чердака стопку книг:
— Вот всё, что имею.
Тут были старопечатные тома по рудознатному делу, домоводству, жития святых, сонники и травники. Читать книжки с фитами, ерами, ятями и ижицами было непросто и занудно: «Как привести въ разсудокъ одержимаго бесями… От питнаго средства огнь нутряной палитъ болящему его остудную душу, холодъ студит распаленiе в мозгу, мазь умащивает тело для мирволенiя плотскимъ похотямъ».
— Ну как я по таким книжкам заставлю её диктанты писать?
— Звини, азбуки нетути. Учи её по тырнету. Бумаги жёлтой ещё навалом, в ручки она в райцентре купит. И прописи для первоклашек тожить. Неча беду на ровном месте строить!
— Прописи у вас только на государственной сибирской мове. Мне её русскому литературному языку научить надо.
— Так староверы дали тебе церковнославянскую библию с русским переводом. Вот и учи по ней! Только отстаньте от меня.
— А что? Недурственно, я бы сказал. Выкручусь! Видишь, даже ментальный инвалид при достаточной силе воли может достичь высот творческого мышления, — гордо задрал нос лысый и беззубый Шмонс.
— Это ты про меня, что я бывший мент? Я пока ишо не инвалид. С делами справляюсь прытко.
— Про себя. Я из Фёклы сделаю штучку.
— Ну и забавляйся себе, абы не психовал.
То ли доцент Шмонс на самом деле был талантливым педагогом, то ли тунгуска оказалась способной ученицей, но уроки чистописания быстро закончились — тунгуска ловко научилась выводить на бумаге канцелярские завитушки не хуже заправского делопроизводителя в паспортном столе. Оставались только грамотная устная речь и письмо без грамматических ошибок.
Китайские интерактивные программы обучения с помощью компьютера творили просто чудеса с её дикцией. Тунгуска избавилась от своего диковинного таёжного выговора, правда, некоторые звуки всё же выдыхала с гортанной хрипотцой. И, как на беду, а может, и на пользу, эти программы дали ей стойкий северо-китайский акцент, как у дикторов в обучающих программах.
Но самое нестерпимое началось для Ерофеича, когда Шмонс велел накрывать стол по-европейски, с разнообразными тарелками, ножами, ложками и вилками. Пришлось старинный комода, к которому никто не прикасался. Набор столовых приборов остался в избе ещё от прежних хозяев, живших при царизме, когда Россия была «тюрьмой народов». Ерофеич, привыкший хлебать деревянной ложкой из глубокой миски и есть с ножа, пыхтел и фыркал, когда его тыкали носом в его невоспитанность.
— Это вилка для рыбы. А ты мясо кушать.
— Откуда ты знаешь, чума чУмная?
— Лев Борисыч научил, хозяйна. Вилка для рыбы короче закусочной, у ней четыре коротких зубца с небольшим специальным углублением между средними для отделения костей. Эта вилка кладется слева от столовой.
— Ну ты, Шманец, даёшь! Научил дуру разговаривать по-человечески. А эта маленькая вилка — что за она?
— Десертная вилка — три зубца. Кушать сладкое.
— А это что за фигня?
— Фруктовая вилка — два зубца.
— Шманец, ты на кой мне прислужницу портишь?
— На пользу дела, мужик. А ты, Фёкла, забудь словечко «хозяйна». Иван Ерофеич твой «хозяин», поняла?
Тунгуска закивала, как заводная кукла.
— Я понял, Лев Борисыч.
— Не «понял», а «понялА»! Так говорят по-русски все женщины… Я видела, слышала, сделала… Я хорошая, я умная, я красивая… Понятно?
Тунгуска опять с охотой закивала, и теперь уже все заметили, что она научилась улыбаться краешками губ.
— Да пропади она пропадом эта Фёкла! Чо ты забавляешься с этой дикаркой, как с дрессированной лисичкой?
— Потом поймёшь, мужик. Не всё так сразу. Я сделал на тунгуску крупную ставку в рискованной игре. Разработал великолепную многоходовку. Эта проходная пешка должна вывести меня в ферзи, а при необходимости такой незначительной фигурой можно и пожертвовать.