Подкидыш для депутата. Выбор сердца
Шрифт:
Не могу совладать с эмоциями. С беременностью я стала вспыльчивой и неуравновешенной. Взрываюсь по любому поводу, даже мою терпеливую маму замучила за эти недели. Однако сейчас особый случай. Гремучая смесь из ярости, обиды и ревности захлестывает меня. И последней каплей становятся слова няни, произнесенные милым, мелодичным голоском:
— Ой, здравствуйте. А вы кто?
— Мама Маши, — отвечаю строго и немного грубовато.
Если бы я умела убивать одним лишь взглядом, то девушки уже не было бы в живых. Рядом с Димой я превращаюсь в безумную истеричку!
Не сразу замечаю, как глаза няни становятся похожими на два блюдца. Она приоткрывает рот, лихорадочно хватая губами воздух и некоторое время не может произнести ни слова. Потом вдруг бесхитростно выдает:
— Я думала, ее мама умерла…
Глава 7
Пытаюсь справиться со своим гневом и не стереть в порошок наглую няню. Буквально в последнюю секунду взываю к здравому рассудку. Делаю глубокий вдох, мысленно замораживаю бурлящую внутри лаву, предотвращая извержение вулкана. Нам с ребенком ни к чему нишние нервы. Да и мужчинам в гостиной незачем слушать мои истеричные вопли. Хочу разбудить в себе прежнюю Катю, спокойную и благоразумную. Получается с трудом.
— Нет, вы ошиблись, — цежу сквозь зубы. — До свидания, — кивком указываю в сторону лестницы.
Девушка лихорадочно качает головой, мычит что-то неразборчивое и собирается покинуть меня, но вместо этого раскрывает рот. Зря…
— Извините. Я, наверное, поняла неправильно. Дмитрий Николаевич сказал, что у Машеньки нет мамы. Вот я и решила… — виновато тянет и складывает бровки домиком. — Простите, пожалуйста. Я часто сначала говорю, а потом думаю, — не умолкает няня. — Так, Машенька кушала час назад. Овощное пюре, немного смеси. Потом я ее переодела и уложила спать. Все в порядке.
Девушка отчитывается так серьезно, со знанием дела, что невольно начинаю ей верить. Но это не значит, что Дмитрий Николаевич спасется от разговора с «безвременно почившей» мамой Машеньки. Как быстро он сбросил меня со счетов. Или красавицу-няню разжалобить хотел? Одинокий отец — звучит весьма привлекательно.
Чувствую, как опять закипаю. Мгновение — и пар повалит. Поэтому спешу попрощаться с няней и найти успокоение в моей малышке.
Аккуратно захожу в детскую и бесшумно прикрываю за собой дверь, чтобы не слышать, что происходит там, внизу. Устремляю взгляд на кроватку, где мирно посапывает Машенька, — и ощущаю, как по щекам стекают слезы. Сколько я не видела ее? Полтора месяца? Кажется, вечность! И только потому, что Дима не позволял нам встречаться. Злюсь на него еще сильнее.
Маша заметно подросла за это время. Малыши быстро меняются. Сердце щимит от осознания того, что я пропустила кусочек ее жизни. Что меня не было рядом.
Подхожу ближе и опускаюсь перед кроваткой на колени. Осторожно просовываю руку между прутьями и вкладываю палец в ладошку Машеньки. Ребенок словно чувствует меня. Мгновенно сжимает ручонку, тянет к себе. Все, что я могу сейчас, так это сидеть, уткнувшись лбом в деревянные рейки, и всхлипывать. Как можно тише. И не двигаться.
Из гостиной доносятся голоса. Они становятся все громче, проникают сквозь закрытую дверь. Мужчины ругаются. Но все становится не важным для меня, кроме моей дочери, которая снова рядом. Я реву от счастья и не могу остановиться.
В какой-то момент кто-то внизу слишком громко хлопает дверью. Резкий звук будит Машу. Она вздрагивает, приоткрывает сонные глазки, хмурит брови, опускает уголки губ. Вот-вот готова раскричаться.
— Шшш, девочка моя, — поглаживаю ребенка по темной макушке. — Доченька.
Думаю о том, что Машеньку в детдоме «выбирал» Емельяненко. Долго искал ребенка, максимально похожего на Диму. И действительно. Ее крохотное личико чем-то напоминает его, а глазки пусть и не такие медовые, но янтарно-карие. Сходство определенно есть.
Каким бы подонком ни был Герман Алексеевич, но даже его мне послала судьба. Если бы не он, то никогда бы я не додумалась взять ребенка из детдома. Скорее, жалела бы себя, съедала изнутри, а в итоге сиганула бы в окно от отчаяния. Да и от Леши меня избавил, показав его истинную натуру.
И теперь, пройдя через боль, я была вознаграждена ценнейшим даром.
Улыбаюсь Машеньке, а у самой все внутри дрожит: вдруг она забыла меня? Но малышка тычет в меня крохотным пальчиком и тихо произносит: «Ма». Мне кажется, что послышалось, но она повторяет еще раз. Потом еще.
Держась за прутья кровати, Маша встает на ножки, а после тянет ко мне ручки.
Поднимаюсь и подхватываю дочь, прижимая к себе. Наслаждаюсь ее радостными «ма-ма-ма», целую в лобик, щечки, смеясь от того, как она мило морщится. Шепчу что-то ласковое и прикрываю глаза. Неужели все это не сон?
— Котенок, не тяжело? — раздается голос Димы.
Мужчина стоит на пороге, изучает меня, а я ведь даже не слышала, как он вошел. Отмечаю, что Дима багровый и запыхавшийся, видимо, после ссоры в гостиной. Отступаю и отворачиваюсь от него. Подсознательно боюсь, что опять заберет Машу. А меня выкинет за дверь. Как тогда.
— Присядь хотя бы, не держи на весу. Кать, — упрашивает меня. — Ты же из больницы только.
Подумав, все же слушаюсь и устраиваюсь на диване. И нет, я не сдаюсь Диме. Даже не собираюсь. Но осознаю, что должна думать о братике или сестричке Маши, а не идти на поводу эмоций.
— Зачем приходил Емельяненко? — спрашиваю недовольно, продолжая расцеловывать Машу.
— Кхм, — единственное, что выдает Дима.
Садится рядом со мной, несколько минут наблюдает за нами с Машей и только потом рассказывает:
— Явился, чтобы помочь мне, непутевому, как он сам заявил. Подсказать, направить. Открыть глаза на твое предательство, — делает паузу, словно опасаясь моей реакции. — Правда, про Машу ничего не сказал. Родители все еще думают, что она моя. Ну, а ты… В общем, не важно. Не бери в голову.
— Они думают, что я специально забеременела от тебя? И так два раза? Чтобы манипулировать? — шиплю, не позволяя себе перейти на крик. — Можешь не отвечать, — обиженно надуваю губы. — Емельяненко специально стравливает тебя со мной, с папой! Хочет изолировать, лишить родных. Твой отец ведь прислушивается к нему?