Подлетыши
Шрифт:
— Тем более надо показать Илье Степановичу, — настаивал мастер. — А вдруг ты зарываешь в себе талант?! И Вадим Павлович, мастер твой, удивится.
— Как же! — услышав о Паркове, холодно возразил Сергей. — Да мы, хоть выше себя прыгни, наш мастер и глазом не моргнет. Мелюзга мы для него. Чижи, одним словом…
Ергин выпил две кружки чая, экономно прикусывая сахар-рафинад, и собрался уходить. Но, выслушав, что Сергей говорит о своем мастере, налил третью кружку.
— И ты сядь, не топчись, — велел пареньку. — Чижи вы, говоришь, для Вадима Павловича, да? А кого он старается
Утром ребята увидели в фойе учебного корпуса персональную выставку картин Сергея Порошкина. Тут — на целых два ватмана — первый сплав дикой рекой на плотах и баржах переселенцев из Восточной Сибири, одна из станций Байкало-Амурской магистрали и многое другое. Прозвенел звонок на занятия, но подростки никак не могли оторваться от необычной выставки. Сергей не показывался на глаза ребятам. Зато Елизар Мокеич толкался среди них, с удовольствием выслушивал похвалу, на критику серчал. Высказал свое мнение и мастер Парков:
— Все это хорошо в художественной школе, а тут главное — электротехника. Посмотрю я сегодня, как Порошкин ответит на уроках.
…После обеда Коновалов завел в столярку своего подопечного Петю Гомозова и мрачновато сказал:
— Каково, Петро, возвысились над нами Ергин и его «племяш»? То-то я нынче сон худой видел. Приснилось мне штук десять кошек — красных, зеленых, коричневых… Проснулся и спрашиваю у старухи, к чему бы это? Она мне: в среду сны не сбываются. Век прожила баба, а сны так и не научилась разгадывать! — Коновалов бросил ножку стула в ворох лома. — Привожу в училище и — на тебе! Все толкутся у картин — славят Ергина с Порошкиным. Вот к чему сон-то был…
— Везет же людям! — воскликнул Петя. — То они в пикете ночуют, теперь художниками оказались. Вечно в славе купаются…
— Нашел чему завидовать — пикету, — не понравилось Коновалову. — Да это же сплошной позор и стыд!
— И позор — тоже слава… Демьян Васильевич, — спросил Петя, — вы вправду, что ли, не уважаете Ергина? А мне так кажется — в шутку…
— Перекрестись, чтоб не казалось.
— А Ергин про вас такое рассказывает, такое… — издалека продолжал Петя, но, увидев чересчур раздосадованное лицо столяра, засмеялся. — Да вовсе не о том вы думаете — не насмехается он над вами. Елизар Мокеич сплошную похвалу несет… Все у нас от него узнали, что вы на войне орден Красной Звезды получили.
— Ишь ты! — облегченно, с гордецой произнес Коновалов и выпрямил сутулую спину. — Сколько лет миновало, а он ведь помнит! Ну, Петро, сказывай, что еще доброе разносит про меня Ергин? Он-то про меня все знает. Вместе молодыми были… Оно, конечно, — призадумавшись, словно вспоминая что-то давнее, хорошее, сказал столяр и подсел на скамью к подростку. — И я бы тоже мог тебе, Петро, немало поведать о Мокеиче. Мы с ним немцев били и японцев из Маньчжурии гнали… — Но вдруг спохватился: — Ты вот что… Ты поменьше слушай этого Ергина. Давай-ка лучше думать, как нам обскакать его с Порошкиным, как им устроить конкуренцию?
Оба глубокомысленно помолчали, и столяр спросил:
— Не увлекался ли ты, Петро, в детстве чем-нибудь выдающимся?
— Еще как увлекался! Пуговицы в школьной раздевалке срезал, пока батька не врезал мне ремнем по заднице. Может, заварить снова?
— Не городи ерунду! — осерчал Демьян Васильевич. — Были или нет, спрашиваю, у тебя благородный способности?
— Были, — кротко признался Петя. — На парте царапал всякие буквы… — Коновалов в отчаянии опустил руки. — А также умею лобзиком из фанеры шкатулки… — поправился подросток.
— Тоже не годится, — безнадежно изрек столяр. — Хотя погоди… У тебя талант к вырезыванию или было временное поветрие? Погоди… Да ведь мы с тобой, Петро, такое можем вычудить, такое!.. — И столяр ликующе застучал костяшками пальцев по скамье. — Прямо сей же час и возьмемся фуганить. Нет, сперва ты уроки выполни. Уроки надо, Петро. Без них никак нельзя начальство заругается. А я пока материалу припасу…
Взялся Коновалов перебирать листы фанеры, доски, приговаривая:
— Объявим Ергину конкуренцию!..
Надо сказать, в училище долго никак не набирало разгон техническое и художественное творчество. Были комнаты, руководители кружков, висел ярко написанный примерный план, чем надо бы заняться. Ребята же увлекались в основном спортивными секциями. Но после того, как Дегтярев устроил выставку рисунков Порошкина, начались упорные творческие изыскания…
Галина Андреевна как-то ухитрялась первой узнавать все новости училища и спешила рано утром к замполиту. Сейчас тоже: Илья на порог — воспитательница тут как тут. На лице одновременно и радость, и удивление, и тревога…
— Знаете ли, что-то новое, непонятное творится у нас!
И взволнованно рассказала. У преподавателя по черчению исчез ватман. От художника-оформителя, работающего по найму, «уплыли» краски, кисточки, карандаши. У руководителя оркестра пропали латунные ударные тарелки. Горько отчаивался белый, как лунь, инструментальщик Махоркин: прямо из-под носа его, пока отфукивал густой табачный дым, сгинула коробка надфилей. Вахтерша общежития, нервная старушка, ночь напролет не могла сомкнуть глаз от стука молотков, визга напильников и лобзиков в запертых комнатах…
Илья кинул на стул пальто, шапку и, не дослушав Галину Андреевну, завосторгался:
— Пилят, стучат!.. Только бы не вспугнуть. Пусть уйдут с головой в свои творческие секреты, а потом!..
Мастера и преподаватели требовали от Ильи немедленно пресечь подпольную самодеятельность подростков. Но как остановить стихийное явление, никто не знал. Мастер Парков, например, ночью нагрянул к своим, изъял из-под подушек, матрацев ворох разного инструмента, дощечек, железяк да в наказание заставил мальчишек пять раз обежать вокруг училища. Ну и что из этого вышло? Утром нашел свой шкаф в мастерской открытым. И все, что отнял у ребят, исчезло…