Подлетыши
Шрифт:
— Слышишь, мама? — улыбнулся Илья. — Мы с тобой говорили, что учитель не видит плодов своего труда долгие годы. Но я уже пожинаю плоды. То ли еще будет…
Маруся в Голубичной была заметным лицом. В избе ее годами не белилось, кастрюли не чистились, одежонка на ребятишках не чинилась. В огороде Маруси редко произрастали культурные растения — бурьян матерел. Лентяйка баба, — скажем, — и ошибемся. Верно, дома Маруся ничего не делала. И углом-то своим будто вовсе не дорожила, под собственную крышу загоняли ее непогода, ночи. Зато у чужих она вся преображалась. Сама напрашивалась в избе побелить, грядки прополоть, даже сено состоговать. И работала за троих! У чужих не знала Маруся ни боли в пояснице, ни головокружения, веселой и молодой была на людях! Сама приходила к соседям на подмогу и табун ребятишек приводила. Ребят у Маруси было пятеро. Игорь — самый старший. Было три мужа. Все мужья, как сговорившись, целенаправленно выколачивали из Мороковой страстное увлечение с утра до позднего вечера бродить по чужим дворам. Маялись мужики с бабой до последней возможности. Видя в скудном хозяйстве неисправимую запущенность, двое спились и бесповоротно ушли в тайгу. А ребятишки у Маруси один за другим прибавлялись. Она их записывала на свою, девичью, фамилию…
Дегтяревы прошли огород, подались на пасеку, но Маруся с выводком все еще постаивала в ограде, глядела им вслед, наверно, колебалась: в деревне остаться или пуститься вдогонку за Дегтяревыми.
— Ну, чего бы ей с утра прохлаждаться! — Надежда Алексеевна не выносила ветреный образ жизни Маруси. — И третий муж долго не продержится…
— Мужчин шалопутных тоже хоть косой коси, — недовольно заметил Илья, поправляя на плечах лямки рюкзака с провизией. — Побывал я в семьях подростков, насмотрелся…
Санная дорога взбиралась на сопку, заросшую смешанным лесом: березой, дубом, ясенем, чернодубом. Илья вспомнил, как в детстве мать водила его по этой же дороге на пасеку и сравнивала снег, лежавший на валежинах, с полярными медведями, на пеньках — с зайцами, на ветвях — с куропатками. Благодаря матери зимний лес виделся Илье заставленным охотничьими избушками, теремками, наполненным белыми зверями, птицами, дремлющими под кротким солнцем. Оттого и в доме, построенном матерью, в росписи комнат многое от природы.
Немало лет назад, а кажется Илье — совсем недавно, мать сказала отцу:
— В эту зиму надо строить…
Отец начал уговаривать мать потерпеть еще немного. Скоро, дескать, сыновья вырастут и за топор возьмутся. Мать отцу отвечала:
— Сыновьям свои дома возводить, нам — свои…
Отец так и хотел увильнуть от серьезного разговора, спешно засобирался на улицу.
Мать отняла у него телогрейку, посадила на скамью.
— Послушай меня, Степан… Вот как подрастут наши дети, так и разбегутся от завалюшки по белому свету. Надо строить дом, чтоб тянуло в него сыновей и внуков. Надо строить, не то зачахну я…
Отец курил, отмалчивался. Знал он, сколько хлопот, тягот придется нести долгие годы: дом-то не в городе, даже не в большом селе мать решила построить, — облюбовала верховье глухой речки, куда добираются одни глиссеры да моторные лодки. За каждой доской, гвоздем придется ездить за тридевять земель. Понимал отец: с началом стройки не миновать ему должности доставалы и возчика. Он издавна привык к лесному покою на метеостанции, потом — возле пчел. Какой из него добытчик…
— Ну, ладно, Степан, — тихо сказала мать, — раз не хочешь строить, давай расходиться, чем в одной избе чужими жить…
И отец Ильи сдался.
На другой день Дегтяревы проводили ребят в школу-интернат леспромхозного поселка, а сами взяли мотопилу, топор, еды на неделю и отправились в сопки валить лиственницы.
Деревенские то и дело наведывались к Дегтяревым полюбоваться макетом терема. Знали, ради чего люди взялись строить дом, — понимали, одобряли. Дегтяревы так и думали: только затей они стройку — соседи кинутся поднимать на сруб бревна. Однако ничего подобного не произошло.
Когда трактор приволок из тайги хлысты лиственниц, явилось из города четверо проворных и разговорчивых шабашников, затюкали в огороде топорами по звонким бревнам. Деревенские толпились возле плотников и глубокомысленно рассуждали:
— Как думаешь, сват, вытянут али нет этакую домину?
— Я так кумекаю, свояк, положат венца три и надорвутся.
— Непременно должны, сват, опамятоваться. В лесу-то на что царские хоромы?..
— Чистая комедия! Исполняет капризы своего детства. Умно ли? В детстве и рыцарем хочешь быть, и летчиком, и певицей, а подопрут к тебе годы — и жизнь диктует свои права…
Медленно вырастал в деревне расчудесный дом. Дом безжалостно напоминал людям о детских и юношеских мечтах, о молодости и надеждах: вот придет к тебе однажды что-то необыкновенное, непохожее на счастье близких… Дом жестоко судил за впустую прожитые годы, за каждодневную суету, сплетни, ругань… Дом звал людей, уже привыкших жить как живется, куда-то в недосягаемую даль, где много счастья и любви. Оттого, наверно, Дегтяревы возбуждали у иных односельчан раздражение и недобрую зависть.
Плотнички подобрались избалованные, привередливые: видят, что кроме них больше некого нанять строить, требовали у хозяйки деньги вперед. Когда мать Ильи отказала им в ежедневных выдачах, плотнички сели на катер и умчались в город. Хотя оставалось всего-то пару венцов поднять да стропила сростить и — крышу крой.
Одна сторона деревенских ликовала: шабашники больше носа не покажут в Голубичную, выходит, гнить срубу на дождях. Да и разошлись по домам. Больше смотреть не на что.
— Как бы не так, едрена мать! — возмутилась другая сторона. Взяла да вызвала из леспромхоза своих сыновей, родственников и явилась к Дегтяревым.
— Готовь, хозяюшка, застолье, — сказали односельчане матери Ильи, — а мы тем временем топориками потюкаем, бревнышки постругаем…
К полудню вся деревня сошлась у Дегтяревых. Другое бревно четверо бы подняли, но его подхватывали десять человек. И столько наработали за день, что наемным плотниками за неделю бы не осилить. Обед приготовила Надежда на славу, к тому же соседи понанесли всякой всячины. На крутояре реки сбили из досок столы. И отпраздновали постройку сруба. Слезы радости видел тогда Илья на глазах у матери. И, наверно, никогда так хорошо, сердечно она не пела песни.
На склоне сопки бревенчатая избушка, рядом беседка — красный с белыми крапинками мухомор. Беседку обвивали усохшие к зиме, голые лианы амурского винограда, лимонника. На тропинке стоял смехотворный леший, вырубленный из бархатной чурки. Илья ждал: вот-вот выглянут из избушки препотешный старичок с приветливой старушкой и попотчуют гостей холодной медовухой. Пасеку сделала сказочной тоже мать Ильи.
Отец оставил метеостанцию: на охоте помял медведь. Выучился Степан на пчеловода. Мать у него была помощницей.