Подлетыши
Шрифт:
Коновалов решительно подступил к Дегтяреву:
— Товарищ замполит, вы куда провожаете молодежь, куда, я вас спрашиваю? Почему вы дали право Ергину балагурить? Петро! Ты хоть наведи сатиру на непутевого мастера. Кроме нас с тобой, Петро, я вижу, некому осадить Ергина, поставить его на правильном направление. Ладно хоть едешь ты вместе с мастером Ергиным, а то бы…
Гомозов пристально глядел, как закуривал Ергин, держа в ладонях зажженную спичку, сосредоточенный над огоньком. Потом, словно очнувшись, Петя отскочил к столяру и чуть вибрирующим голосом Елизара Мокеича произнес:
— Бягу и вижу — бярлога…
— Не высекай искру, Демьян Васильевич, — дружелюбно сказал Ергин, фукнув изо рта белым облачком. — Ума не приложу, сосед, что тебя от моих слов ведет и корчит? Давай, брат, хоть перед дорогой не будем ссориться. Не то меня в отдалении совесть загложет: бросил соседа непримиримого…
Худощавое лицо Коновалова трогательно изменилось. Так и верилось Дегтяреву: скажи еще Ергин два-три теплых слова — и Коновалов кинется обнимать его на прощание. И обнял бы, если б мастер, может, без всякой задней мысли, не попросил:
— В моем палисаднике покосился забор. Ты уж, сосед, не поленись — подопри сухостоиной…
— Вы слышите, товарищ замполит! — ошпаренно взвился Коновалов. — На что он намекает? На мой рост!..
Подали поезд. Замполит встал на деревянный ящик и сказал подросткам, что судьбы народа — ратные и мирные — начинаются с вокзалов. С вокзалов когда-то отправлялись бойцы громить фашизм, на вокзалах собиралась молодежь строить в тайге города. И великая магистраль совсем недавно начиналась тоже с вокзалов. Вот и ребятам настала пора отсюда, с вокзала, идти не на большое, но на славное дело…
Демьян Васильевич отвел в сторонку Петю, смущенно оглядываясь, достал из кармана длинного пальто пуховые варежки, сунул в карман куртки Пети. Тот начал было отказываться: зачем рукавички ему — на дворе весна.
— Бери, бери, — настаивал Коновалов. — Бабка связала… Тут воробьи пьют из лужи, а на БАМе, поди, морозы лютуют, где БАМ-то — у Северного полюса. — Столяр, как отец, наказывал Пете работать достойно комсомольца (на третьей попытке все-таки приняли его), оставить заметный след на стройке века. И напоследок добавил: — Держись поближе к Елизару Мокеичу, с ним не пропадешь, да запоминай его шутки-прибаутки, стажируйся самоучкой без моего руководства, понял?
— Будет сделано! — глядя, как друзья садятся в вагон, нетерпеливо ответил паренек, побежал занимать верхнюю полку.
Игорь Мороков не отходил от своего односельчанина замполита. Куда тот, туда и Мороков.
— Смотри мне, парень, — с улыбкой, но строговато говорил ему Илья, наблюдая за посадкой ребят, — не сорвись с БАМа в леспромхоз сучкорубом. Иначе не бывать мне в родной Голубичной — люди засмеют: один, мол, у Дегтярева в училище земляк, и тот сплоховал. Значит, плевый он, Дегтярев, замполит. А когда каникулы будут, домой вместе полетим, договорились?
Порошкин протиснулся к окну вагона. Галина Андреевна и Дегтярев стояли рядом. Ну почему отец Сергея не замполит? Он бы каждый день встречался с Галиной Андреевной. И однажды могло быть так: возвращается Сергей домой, нажимает кнопку звонка три раза — и слышит за дверью быстрые, легкие шаги… Очень редко случаются чудеса на свете, но ведь случаются! Не будь чудес, тогда во что верить, чего и ждать…
Вагон сдвинулся с места, плавно покатил. Галина Андреевна оставила Дегтярева и шла, убыстряя шаг, против окна Сергея, что-то говорила, махала рукой.
Вагон деловито застучал колесами.
Ребята сновали по вагону, занимали полки; в одном купе дренькнула, заиграла гитара и несколько хрипловатых голосов недружно запели: «Как нас дома ни грей, не хватает всегда новых встреч нам и новых друзей…»
А мимо окон вагонных пролетали назад рыжие прошлогодние травы, разнолесные прозрачные релки, поля с ярко-белыми заплатами снега. Вихревато носились стаи скворцов.
Глава пятнадцатая
Едва занялось серое утро, ребят растолкали мастера. Поезд тихо стоял между штабелей бетонных плит, кирпича, досок… Практиканты кое-как оделись и высыпались из вагона.
— У-у-у, мороз-колотун! — ежились, зарываясь носами в воротники курток и пальто.
— Даешь БАМ!..
Сквозь мглу виднелся приземистый поселок с шапками снега, нахлобученными на самые окна, а дальше — заиндевевшие лиственницы, березы в снежной бахроме. Там щелкало и потрескивало, точно лопались струны. Из туманного миража вывернулся к Ергину круглый мужичок в белом полушубке, весь заиндевевший. Этот мужичок завел ребят в просторную, как стадион, столовую из рифленого цинка, но теплую, потом — в общежитие оставить пожитки и, наконец, повел на ремонтный завод по бригадам.
Взошло солнце, высоко подняло, обновило небо, раздвинуло даль. Сергей увидел на скате сопки, в километре от временного поселка, уже готовые дома, куцые кладки корпусов и мачты кранов. Мимо будущего города летели рельсы, пронзая лес, перемахнули через белую ленту речки, ударились в крутой лоб скалы и неудержимо устремились по другую сторону сопки навстречу солнцу, плавясь в его огне.
— Вот бы нарисовать! — сказал Сергей мастеру Ергину.
— Люди без нас не дремали — работали, — добрым голосом ответил Ергин. — И нам скучать не придется: вон сколько фундаментов для новых домов заложено — стройка в полном разгаре.
С улицы ремонтный завод — главное предприятие станции Узловой — не приглянулся Сергею: показался обшарпанным, вместо окон местами фанера; вокруг завода мусор, ямы, наворочены горы земли. Но зашел внутрь и остановился в изумлении. Цех почти весь из стекла. Высоченный потолок как бы держался сам по себе, невесомо. Грузовики и люди выглядели маленькими, слабыми. «Да разве людскими руками сотворен этот цех! Нет, тут не обошлось без волшебников… Вот бы нарисовать! — опять загорелся Сергей. — Да на трех листах ватмана и — красками…»