Подлинная история баскервильского чудовища
Шрифт:
– Ну хорошо, - сказал Ватсон решительно.
– Я даже примерно представляю себе ваш дальнейший рассказ. Вы вместе с доктором Мортимером поставили себе целью защитить сэра Генри от пагубных чар жены Стэплтона, при этом спасти самого Стэплтона, а также скрыть от общественности, в том числе и от сэра Генри, обстоятельства смерти сэра Чарльза. Кстати, а кто написал то письмо сэру Генри насчёт торфяных болот? Вы или доктор Мортимер?
– Нет, Стэплтон. Он был отчасти посвящён в наши планы, но благородство, в высшей степени свойственное этому замечательному человеку, и здесь сыграло дурную шутку. Как и я, он опасался, что его жена начнёт крутить голову молодому баронету… который ему, похоже, нравился. И решил заранее напугать его - дабы сэр Генри пореже появлялся на болотах, то есть вблизи домика Стэплонов. Трогательно, но очень глупо. Я, разумеется, принял меры. В дальнейшем наш друг исправно играл предписанную ему роль - без особенной охоты, но старательно. На кону было слишком многое.
– Понятно, - сказал Ватсон и решительно налил себе ещё.
– Я даже догадываюсь, зачем понадобился спектакль с собакой. Это ведь была идея доктора Мортимера? Сильнейшее потрясение, спровоцированный приступ ужаса, как средство против наследственной фобии? Клин клином вышибают?
Великий сыщик посмотрел на своего друга с известной толикой уважения.
– Похоже, бренди способствует раскрепощению умственных способностей. Не буду отрицать, идею использовать злополучного пса для того, чтобы напугать сэра Генри до полусмерти, и в самом деле принадлежала доктору. Что ж, этого он добился. Как и места около баронета: если вы помните, врачи его отправили в путешествие, для укрепления нервной системы… Насколько мне известно, эта своеобразная шоковая терапия и впрямь имела положительный эффект: по моим сведениям, с сэром Генри всё в порядке. Впрочем, он молод, а проклятие умеет ждать.
– Я всё ж не понимаю одного, - продолжил Ватсон, терпеливо дожидавшийся, пока Холмс закончит.
– Зачем понадобилось сочинять какую-то «легенду о собаке Баскервилей»?
– В этом-то вся суть дела, Ватсон. Видите ли, о несчастье Баскервилей в Девоншире знали. Ведь наследственный дефект передавался из поколения в поколение. Так вот, среди местных жителей и впрямь бродила легенда о том, что род Баскервилей преследует некое отвратительное существо, нечто вроде призрака, от удушающих объятий которого они умирают. Только это была, конечно, не собака. Как я уже говорил, собаки не живут на торфяных болотах.
Ватсону опять стало неуютно - как будто ему послышался какой-то тихий, зловещий звук.
– Интересная штука филология, - внезапно сменил тему Холмс. Мы, англичане, для обозначения чего-нибудь гадкого используем слово, обозначающее некую живую тварь. Её же именем французские апаши называют кошелёк, а немецкие карманники - деньги вообще. А русские врачи используют то же слово для обозначения angina pectoris, той самой роковой болезни сэра Чарльза. Не думаю, что наивные девонширские жители знали о таких подробностях, когда складывалась легенда. Во всяком случае, доктор Мортимер легенду знал. Он же и назвал мне отвратительное имя истинного убийцы старого лорда… Его задушила жаба Баскервилей.
– М-м-м - протянул Ватсон, не зная, что сказать.
– Да. В этом-то и состояла подлинная легенда. Жаба! Призрачная жаба-душительница, проклятие рода! Среди местных до сих пор бытует жаргонное выражение «жаба душит», - так говорят о приступе неконтролируемой жадности при незначительной трате… А теперь представьте себе какого-нибудь газетчика, который случайно узнаёт эту легенду, проводит своё расследование - и преподносит читающей публике! Какой-нибудь бумагомарака, восполняющего отсутствие таланта бесстыдством, непременно развил бы эту тему. Светские остолопы и твердолобые обыватели подхватили бы её. А если бы это дошло до континента? Французские фельетонисты не упускают случая посмеяться над английскими нравами, и в особенности любят приписывать нам скупость и мелочность. Образ жабы, задушившей английского аристократа при попытке совершить небольшое доброе дело - лакомый кусочек для сатирика. Дальше - больше. Коронованная жаба на мешке с золотом - отличный образ для карикатуриста. А это уже серьёзно, Ватсон, ибо затронуты интересы Британии!
Ватсон уронил стаканчик с бренди. Жидкость пролилась на брюки, но он этого даже не заметил.
– Холмс… - лицо его выражало крайнее изумление.
– Вы серьёзный человек, занятый серьёзными делами. Помилуйте, как может какая-то карикатурная жаба затронуть британские интересы? Французы будут смеяться над нами? Пока Британия владеет морями, это нас не касается.
– Ватсон, вы идиот, не понимающий элементарных вещей.
– Холмс произнёс это почти спокойно, но доктор вздрогнул всем телом, как лошадь от удара хлыста.
– Ох, простите меня, дорогой друг, - спохватился великий сыщик, - я не должен был этого говорить. Впрочем, теперь придётся объясняться. Вы знаете, кто такой Шарль Филипон?
– Что-то слышал, - в голосе Ватсона ещё дрожала свежая обида.
– Ну, ну, дорогой друг, я ведь попросил прощения… Так вот, Филипон - знаменитый французский карикатурист, избравший мишенью для своих насмешек короля Луи-Филиппа. Он придумал гениальный ход: изображать лицо короля в виде груши, поскольку у короля были широкие скулы… Эта шуточка очень помогла Британии.
Ватсон молча уставился на Холмса.
– Видите ли, мой дорогой, Луи-Филипп был очень умным и очень опасным человеком. При других обстоятельствах он смог бы поднять свою страну к вершинам славы. Но для великих замыслов и решений ему не хватало одного: народной любви. А народная любовь необходима для великого человека, иначе великие замыслы у него даже не возникают. Как, впрочем, и у обычного человека. Ведь большинство наших лучших достижений обязаны тщеславному желанию произвести впечатление на любимого… или на любимую, если у человека не хватает душевных сил для настоящей любви. Но даже ради женщин люди совершали чудеса. Так вот, то же самое верно и для отношений правителя и подданных. Однако эта любовь должна быть взаимной или хотя бы не безнадёжной. Правитель должен быть уверен в любви своего народа - или хотя бы верить, что сможет любовь завоевать. А Луи-Филипп, при всех его достоинствах, был презираем всей Францией. И он знал, знал точно, что это презрение неодолимо. Ибо его презирали не за дела, которые были блестящи, - а лишь за то, что считали грушей! Опять же филология: poire по-французски означает ещё и «тупица», «простофиля». И сделал это один-единственный остроумец… Во всяком случае, так все думают, - загадочно добавил он.
– Но, так или иначе, Луи-Филипп, каналья и ловкач, подготовивший и осуществивший самый изящный переворот во всей истории Франции, вёл крайне робкую внешнюю политику и практически не угрожал британским интересам. Ибо знал: всё тщетно. Что бы ни сделал для Франции, какие бы деяния не совершил, на всё он получал один ответ - очередную карикатуру в «Шаривари», то есть очередную грушу. Грушу, грушу, грушу! Потому его правление, несмотря на все успехи, было тусклым, лишённым блеска - а это не прощается. Нам он был удобен, и мы его поддерживали. Когда же его отношения с Англией ухудшились, мы его легко убра… то есть во Франции произошла очередная революция. После чего старая добрая Англия великодушно предоставила несчастному убежище. Луи-Филипп умер в Клермонте, графство Суррей… Неплохой заключительный штрих, вы не находите, Ватсон? Его гений убили грушей, убили заранее, не дав раскрыться, - закончил он.
– Но заметьте, Ватсон, у него и в самом деле были широкие скулы, да ещё и отвислые щёки. Издёвка должна опираться на какие-то реальные факты, какие-то зацепки. Поэтому важно вовремя убирать с глаз подобные зацепки, чтобы те же французы в ответ на грушу не подложили нам жабу.
– Вы преувеличиваете, Холмс, - Ватсон зевнул, прикрывая рот ладонью.
– Какая-то груша… То есть, конечно, ваше рассуждение остроумно, но, сдаётся мне, это всё праздная игра ума, наподобие ваших обвинений в адрес Каина. Насмешка - это не оружие. Мы, англичане, и сами любим и умеем хорошенько посмеяться над собой.
– Ах, как вы правы, Ватсон! Мы, англичане, любим и умеем хорошо посмеяться. Юмор -наш национальный культ. Мы знаем о юморе всё. И умеем им пользоваться. Как царь Митридат умел пользоваться ядами.
– Холмс, у меня такое ощущение, что я сижу в школьном классе на уроке латыни. Может быть, я всё-таки напрасно остался?
– Поздно капризничать, дружище, на дворе глухая ночь, на улицах рыщут субъекты вроде Полифема, а то и похуже… Митридат Четвёртый, понтийский царь, имел полезную привычку пользоваться ядами для уничтожения врагов. Он очень хорошо разбирался в ядовитых веществах и в их действии. И для того, чтобы они не действовали на него самого, регулярно принимал небольшие дозы отравы, постепенно их увеличивая. В конце концов его организм научился вырабатывать противоядия. Митридат мог распить со своим врагом кубок вина, и враг умирал, а царь отделывался небольшим недомоганием. Правда, в конце концов это ему не пошло на пользу - ему изменили все, и пришлось закалываться мечом, потому что яд уже не действовал… Но это в данном случае неважно. Так вот, английский юмор имеет ту же самую природу и назначение, мой дорогой друг. Ту же самую. О подробностях я умолчу - вы всё равно ничего не поймёте. Для этого нужно знать особенные науки, которые преподают не во всякой школе… Вы говорили, что Британия владеет морями. Но есть вещи поважнее морей. Британия, мой дорогой друг, владеет морями, пока она владеет умами…
– Моим умом стремительно овладевает скука, - признался Ватсон.
– Да, мой дорогой, честный друг, так и должно быть. Но мы, кажется, засиделись в этой комнате. Мне холодно, Ватсон.
Где-то на улице послышалось унылое шлёпанье заплетающихся ног: поздний прохожий шёл по улице с фонарём. Луч света мазнул по стеклу, ударился о бутылочный бок и упал на дверь. Капля подкрашенного спирта в старинном термометре на миг вспыхнула алым - грозно и бессильно, словно библейское пророчество в устах уличного проповедника.