Подлодки адмирала Макарова
Шрифт:
— Так Василия вахта…
По коровьим глазам второго слухача, мелкого конопатого бездаря из осеннего пополнения, капитан догадался, что тот боится потерять уши. Рывком выдернув калеку и направив его пинком в самый нос, Макаров повернулся к трусу.
— Приступить! Мне нужен «Катран». Услышишь его, прибор снять.
— Есть, ваше благородие…
— Сигнальщик, отбить, что у нас все в порядке.
— Есть отбить.
— Слышу винты лодки. Удаляются, — запричитал конопатый. — Ваше благородие! Они отбили, у них тоже в порядке.
—
На южном берегу турки замерли, то ли в страхе, то ли от неожиданности. А может, последний намаз отрабатывали. Гибель флота — не повод прерывать общение с Аллахом. Даже если прилетит торпеда под твой броненосец и всевышний собеседник вдруг станет близко-близко.
На севере залива творился ад. «Мессудие» провалился ниже казематов. Фок и трубы торчали из воды в одну сторону, грот и бизань в противоположную. Часть рангоута лениво горела, подсвечивая картину гибели флагмана.
«Османие» или его братишка потерял корму. Из-за клубов дыма частности не разобрать. Вестимо, его возможно поднять, попу приклеить и в строй поставить, но долго, муторно, дорого. У «Акулы» появится повод снова навестить Золотой Рог.
Восточнее — сплошная полоса пожаров и дыма. Там отработал «Катран», не ведая жалости. Где-то в этих краях встретила свою судьбу четвертая торпеда «Акулы». Конечно, флот поврежден или погиб далеко не полностью, но ущерб огромен. Для постройки и покупки броненосцев Турция обвалила финансы, обанкротилась и перешла под иноземное управление Англии и других кредиторов. И все ради этого костра.
— Идем на выход. Машинное, развести пары. Лево руля, малый вперед.
Лодка потащилась к Босфору медленно, боясь наехать на спину «Катрану». Справа по борту уходили во тьму корпуса небольших торговых судов. В воде рвались снаряды, но ближе к военным кораблям. Пулять сюда турки страшились, дабы не попасть в нонкомбатантов.
За пару часов подтянулись к проливу. Правая машина исправно крутила динамо, заряжая подсевшие за ночь батареи, винт второго борта понемногу толкал корабль вперед.
— Слухач, взрывы далеко. Слушай «Катрана».
— Передают, беда у них, ваше благородие!
— Стоп, машина!
Макаров ругнулся про себя. Подводный язык колокола беден. Много ли сообщишь, когда вся передача из числа ударов сообщения. Два боя — неприятность. Зато как богат язык подводника, если он рассержен и решительно не знает, что делать дальше!
Лишенная хода лодка остановилась и показала рубку на поверхности.
— Ваше благородие, вижу «Катрана»! — доложил Лещенко. — Рубка над водой, назад сдает.
Макаров схватил бинокль и рванул к трапу. Вынырнув из люка, он увидел необычную картину: лодка Ланге разгоняется, упирается в невидимое препятствие, подымает за кормой бурун, упирается, затем откатывает назад.
Примостившийся рядом старпом опустил бинокль.
— Кажись, цепь натянули.
— Сдается мне, пробовал. Если не одну, а две цепи пропустили, выше и ниже, мы попали, как кур в ощип.
— Что делать, ваше благородие?
— Пока наблюдаем и малым ходом отползаем.
На глазах Макарова и Лещенко капитан «Катрана» опробовал акробатический трюк. Он сдал назад, чуть ли не до «Акулы», врубил «полный вперед», погружаясь на перископную. Перед самой цепью нос субмарины вылетел из воды. В бинокль было видно, как корпус завис в неустойчивом равновесии. С турецкого форта ударил прожектор, в саженях десяти от лодки разорвался снаряд.
— Принимай балласт в носовые! — прошипел Макаров, словно тот капитан мог его услышать. Ланге догадался сам. Сверкнув винтами в воздухе, «Катран» носом свалился в пучину. Вдогонку понеслись нестройные пушечные выстрелы.
— О дает! — восхищенно протянул старпом. — Степан Осипович, нам что, тоже так прыгать блохой?
— Не выйдет. У них машина мощнее, «Акула» выдаст себя и застрянет. Отступаем назад, с рассветом ложимся на грунт. Ждем.
— Так, ваше благородие, утром «Кальмар» мины выставит.
— Он — выставит, турки напорются, потом мы проскочим. Не будут же они Золотой Рог вечно запертым держать. Здесь иностранных бортов — полсотни.
Потрескивая обшивкой и шпангоутами, субмарина легла на ровный киль на глубине восьмидесяти футов прямо у главного фарватера. Взрывы стихли. Очевидно, турки умаялись лупить по воде, а в побитых кораблях все положенное рвануло.
Лодка замерла. Капитан собрал офицеров.
— Сидим тихо. О нас не должны знать. Османы могут водолазный колокол опустить. Им негоже слышать наши голоса. Кто шумнет — лично по всплытии за борт выброшу. Слушать винты. Как судоходство возобновится, сядем кораблю на хвост и выберемся.
— Сколько ждать-то, ваше благородие? — штурман произнес то, что у всех крутилось на языке.
— Не могу знать, — раздраженно прошипел Макаров. — Неделю или год. Еженощно всплывать на проветривание. Оксилит есть. Две кружки воды в день, половинный паек. Умываться ночью соленой водой. И молчать! Несогласного пристрелю самолично.
Как описать десятки часов, когда ровно ничего не происходит, сидишь без движения в тесном, душном, полутемном отсеке, и от тебя ничего не зависит? Хлеб с солониной, крекер, чай с куском сахара два раза в день — главные происшествия. Поход в гальюн выливается в целое событие. Ночные всплытия для проветривания, набрать воду на гигиену да продуть фекалии за борт — эпохальные вехи.
Оглохший слухач сошел с ума. Не контролируя голос, он начал выть и жаловаться. Его связали линьком, засунули тряпку в рот. Через полсуток матрос тихо помер. Макаров прошептал над ним молитву, приказал снять форму и примотать к ногам груз. Ближайшей ночью тело перевалилось через люк, исчезнув навеки в черной воде.