Подменный князь
Шрифт:
– Какое может быть лечение? – буркнул я, давясь черствой лепешкой. – Если нет лекарств…
– А травы? – улыбнулась девушка. – От этой болезни хорошо подходит отвар из почек сирени или девясила. Разве ты не знал? А еще лекарь…
Она засмеялась, и мне стало обидно.
– А ты знаешь, что за болезнь у Феодора? – спросил я. – Ну, коллега, каков ваш диагноз?
– Болезнь у него от пищи, – ответила Любава, не заметив моей иронии. – Что бы ни съел, все будет плохо. Эту порчу домовой насылает. Я, как вошла, сразу заметила, что во всех углах подметено.
Любава осуждающе покачала головой, а мне стало интересно послушать дальше.
Выяснилось, что вокруг человека всегда много всякой невидимой живности. В доме – домовой, в сарае – сарайный, на сеновале – сенной. И живность эта хочет есть, причем вполне материальную пищу. А если остается голодной, то злится и может наслать на людей разные виды порчи, которые и есть болезни. Поэтому всякий здравомыслящий человек должен не жадничать и оставлять домовым пищу – крошки хлеба или обрезки овощей. Одним словом, домовые очень приветствуют, если в доме редко метут полы.
А лечение бывает трех видов. Первое, самое простое – это лечение травами. Нужно знать их все и знать, какая трава помогает при каких признаках болезни. Еще нужно уметь приготовлять отвары и делать мази.
– Если захочешь, – великодушно предложила девушка, – то я как-нибудь покажу тебе некоторые травы и покажу, как готовить из них лекарства.
Зато о двух других средствах целительства Любава хоть и знала хорошо, но рассказывать мне наотрез отказалась. Сказала только, что одно – это окуривание порченого, больного человека специальным составом курений, а второе я даже не сразу понял.
– Бел-горюч камень Алатырь, – так сказала Любава и, несмотря на мои расспросы, ничего более не пояснила. – Всему этому меня мама научила, – сказала она. – Мама была знаменитая ворожея и целительница, а я с детства у нее училась. Князь Рогвольд давно болел, поэтому для него лечение было очень важно. Вот он и взял меня себе в ключницы ради этого.
Она засмеялась, показав снова свою очаровательную улыбку.
– Другие князья и бояре ключницами всегда берут своих наложниц, – поведала она лукаво. – Но старый Рогвольд не нуждался в этом. Правда, он очень боялся, что об этом станет известно людям.
– Его мужская слабость помешала бы ему оставаться князем? – уточнил я, на что Любава уклончиво заметила:
– Людям не нравится, если князь слабый. Все хотят быть под защитой сильного господина.
Когда мать Любавы умерла, Рогвольд пригласил к себе ее дочь и предложил сделаться ключницей вместо матери, а заодно и целительницей своего престарелого хозяина.
– Ты будешь спать со мной? – спросила тогда семнадцатилетняя Любава, с опаской глядя на хилое тело и трясущиеся руки Рогвольда.
– Нет, – ответил он. – Но люди должны думать, что мы с тобой спим. Ты поняла меня? Это мое условие.
– Я поняла, – сказала Любава. – А кто тогда будет со мной спать?
Услышав, что станет наложницей княжеского сына Хельги, она обрадовалась. Хельги был молодой красавец, с вьющимися светлыми волосами, голубоглазый, как все русы, и очень ласковый с женщинами – о его нежностях много и возбужденно судачили многочисленные служанки в княжеском тереме и вокруг. И мужская сила у него была ого-го, не то, что у старика-отца.
– Он был неутомим, – с грустью сказала Любава, вспомнив о своем прежнем любовнике, и глаза ее подернулись пеленой печали. – Настоящий мужчина!
Тут мне стало совсем неприятно. Нет, я не Отелло, но нельзя же так в открытую издеваться над моими чувствами. Хельги – настоящий мужчина. Воевода Свенельд, видимо, тоже. А я что – не мужчина, что ли?
– Конечно, мужчина, – засмеялась Любава, когда я выразил ей свое возмущение. – Ты – пришелец-мужчина, и ты мне очень нравишься! Ты – лучше всех, Солнышко! – с этими словами она прыгнула на меня, и мы оба провалились в мягкое сено.
Уж не знаю, каков был покойный Хельги, но Любава явно была ему под стать и не уступала в «неутомимости». Бешеная энергия и сладострастие буквально исходили от ее крепкого тела. В любовных ласках она не стыдилась ничего, и ей не приходило в голову обуздывать свои желания. Сдержанная в обычной жизни, в постели Любава становилась настоящей тигрицей, самозабвенно предающейся плотским утехам.
Она отдавалась вся, целиком, до последней клетки своего тела. Я чувствовал это по ее дрожи, по ненасытной игре податливых и ищущих губ, по жару раскрытых бедер. Но она и брала свое, не стесняясь требовать желаемого удовольствия. Обхватив меня крепкими ногами и скрестив их у меня на спине, она яростно рывками двигалась мне навстречу.
Мы были уже совершенно мокрыми от пота, когда Любава хрипло произнесла:
– По-звериному. – И, выскользнув из моих объятий, встала на четвереньки, высоко задрав кверху тяжелый округлый зад.
Она стояла на локтях и коленях, опустив голову, так что золотистые волосы рассыпались по сену, перемешавшись с ним. Она ждала, крупно вздрагивая всем телом, и действительно в ту минуту была так похожа на норовистого, дикого, но укрощенного зверя, что я залюбовался.
Шлепнув девушку ладонью по отставленному заду, я спросил:
– Любишь вот так, по-звериному?
Она утвердительно замычала, и тогда я шлепнул гораздо сильнее, так что звук разнесся по всему сеновалу. Любава застонала, но продолжала стоять в ожидании ласки.
Видимо, поняв мое желание, она произнесла вслух:
– Люблю…
– Коленки шире, – велел я. – Еще! Еще шире! И прогнись как следует.
Я вошел в нее сзади – сразу и с размаха. Она взревела от сладкой боли и сладострастия, а затем, чуть помедлив и постепенно привыкая к ощущениям, так же с рычанием надвинулась на меня. Я стоял сзади на коленях, а мои руки лежали на ее крепких бедрах, задавая нужный ритм. Когда мы привыкли к нашим движениям и рычание Любавы сменилось ее благодарным сопением, я протянул руку и, крепко схватив ее за волосы, потянул на себя. Она со стоном запрокинула голову, все ее напряженно изогнувшееся тело дрожало, как натянутая тетива…