Подменыш
Шрифт:
Он и вчера повиновался неохотно, чуть ли не со слезами на глазах уходя из Казани в числе самых последних. Пришлось повелеть ему, чтобы бросил своих людей на удержание только что захваченной Арской башни. Так умному, но впавшему в азарт ястребу дают кусок мяса, чтобы оторвать его от добычи, которую он только что сбил.
— Мыслю я, — негромко произнес Иоанн, обведя взглядом нахмурившихся воевод, — что для начала решающего приступа надобно нам проход сделать пошире. Ныне наш Филипп Иваныч со своими людишками уже заканчивает, так что завтра, с божьей помощью, помолясь с усердием, приступим, — и улыбнулся, отметив, как тут же заметно оживились хмурые лица сидящих. — Завтра неделя [105] , правда, отдохнуть бы всем не мешало, но уж больно небо хмурится. Вскорости непременно дождей ждать надобно, а они для нас, — он, не договорив, махнул рукой — и без того ясно, что начавшаяся непогода сулит верную неудачу. — А чтоб людишек своих безвинно не губить, ныне мы еще раз мурзу Камая пошлем — вдруг одумаются, да так сдадутся.
105
Неделя — в то время славяне именно так называли воскресный день. Возможно происходит от требований церкви в воскресный день ничего не делать по хозяйству, предаваясь молитвам и благочестивым размышлениям.
— Токмо время впустую потратим, государь, — подал голос князь Горбатый.
— Впустую время тратить негоже, — возразил Иоанн. — Не за тем его господь человеку отпускает, чтобы он в праздности его проводил. Я ведь и сам не верю, что они согласятся на сдачу, но попытаться все едино надобно. А пока повелеваю во всех полках мосты устраивать перекидные и лестницы готовить. Помимо этого надобно рвы лесом и землей завалить, так что трудов на весь день хватит. Из пушек же бить нещадно, стараясь угодить в одно место, чтоб еще пролом образовался. Понял ли меня, боярин? — строго спросил он у Морозова.
Тот, привстав, кивнул в ответ.
— Да лучшей всего сволочить их в одно место али в два, чтоб как кулаки получились. Покамест бьем отовсюду, так у нас получается — пятерней. Помнится, я тебе о том уже сказывал на днях?
— Сказывал, государь, — подтвердил Морозов. — Ныне самые могутные уже к полку правой руки поставлены. Там и «Медведь», и «Единорог», и «Орел», — и не удержавшись, пошутил: — Сюда шел — «Льва» огладил по гриве [106] , чтоб не подвел да стрельнул точно.
106
Названия пушкам давались не просто так. В то время каждое орудие крупного калибра имело свое изображение, отлитое на стволе. Вот по имени этого животного или птицы («Орел», «Павлин» и т. д.) оно и именовалось.
Иоанн кивнул, еще раз посмотрел на Воротынского, и неожиданная мысль мелькнула у него в голове. «Ты на меня зол, а я тебя сейчас удоволю, да такой знатный подарок дам, кой ты не ждешь вовсе, — подумал он. — Все ж ты не первый воевода в полку, вот мы тебе руки-то и развяжем».
— Ты, князь Мстиславский, с частью большого полка, да Шиг-Алей со своими касимовцами и черемисами с Горной стороны займете Арскую дорогу и все пути, что близ нее проходят. Дело вам важное поручаю — надобно крепкий заслон от луговой черемисы поставить, да от татар, кои еще по лесам бродят, ну и от ногайских улусов тоже. Опять же надобно и казанцам все пути для бегства отрезать.
Чтобы не вызвало подозрений, раскидал и других воевод по дорогам — князя Юрия Оболенского и Григория Мещерского на Ногайскую, князю Ивану Ромодановскому досталась Галицкая, словом, почти все первые воеводы, назначенные не за ум, отвагу и мастерство, а по «отечеству», исходя из заслуг предков, ушли в прикрытие, развязывая руки вторым воеводам, которые шли «без мест». Отпустив назначенных и глядя на улыбающегося Воротынского, он строго произнес:
— Ты, Михайла, с окольничим Алексеем Басмановым ударишь на крепость в пролом от Булака и Поганого озера, Хилкову в Кабацкие ворота надлежит ломиться, Троекурову — в Збойливые, Андрею Курбскому — в Ельбугины, Семену Шереметеву — в Муралеевы, Дмитрию Плещееву — в Тюменские. Ежели силов не хватит, то позади с запасными людишками воеводы будут стоять. Воротынскому я сам подмогать примусь, прочим — князья Пронский-Турунтай, Шемякин, Щенятев, Василий Серебряный-Оболенский и Дмитрий Микулинский. Приказываю изготовиться к двум часам утра [107] и выдвигаться к граду, но не нападать, а ждать, когда взорвут подкопы. Как стены с башнями на воздух взлетят, так все дружно и начнем.
107
В то время сутки делили на количество часов дня и ночи, причем в каждом месяце оно было разным. Так, в октябре считалось дневных часов 11, а ночных — 13. Отсюда и столь неожиданное время выступления, которое на самом деле означает спустя два часа после рассвета.
— Услышим ли? — не удержался от шутки продолжающий ликовать как ребенок Воротынский.
— Услышите, — заверил Иоанн. — Я Филе нынче повелел полсотни бочек под землю загнать, так что тут даже глухой услышит. И напослед, — царь вздохнул, — денек завтра будет жаркий, и не все доживут до ночи, так что прямо сейчас из шатров священников по полкам вышлю. Пусть ратники исповедуются и святых тайн приобщатся.
Ответ казанцев был в общем-то ожидаемым. Дикий хоровод крутящихся волчков смерти продолжался, и под заунывное завывание дервишей жители почти единогласно ответили: «Не хотим прощения! На стенах Русь, на башне Русь — ничего не боимся: поставим иную башню, иную стену; все помрем или отсидимся!»
Тогда царь велел готовиться к приступу. Посланец от Михайлы Воротынского застал его, когда он неспешно вооружался. Князь прислал гонца, дабы сообщить, что размысл уже подставил порох в подкопе под городскими стенами, но казанцы заметили его и потому нельзя мешкать.
«Врет поди, — усмехнулся Иоанн. — Боится, что я приступ отменю, вот и старается дорожку назад обрезать. Ну да ладно. Пущай. Лишь бы все ладно было».
Утро вновь выдалось ясное и чистое.
«Стало быть, бог все ж таки на нашей стороне», — подумал Иоанн и… вновь нырнул под полог. Здесь было чуть душновато и пахло ладаном, который напомнил Иоанну о смерти. Царь не боялся ее. Гораздо сильнее его страшила неудача при штурме. Во всяком случае если бы его попросили выбрать самому одно из двух, сказав, что это неминуемо, он без колебаний ткнул бы пальцем в победу. Пускай роковую, но победу.
Именно потому он так истово молился сейчас, и слова, которые он шептал, можно было бы легко отыскать в святом евангелии. Это было именно то, что некогда исступленно повторял в Гефсиманском саду Христос.
— О, если б ты благоволел пронесть чашу сию мимо меня! Но не моя воля, но твоя да будет [108] .
Сходной была и ситуация, поскольку Иоанн еще на рассвете отпустил свой полк к городу (словно Христос учеников) и велел ему дожидаться себя в назначенном месте, а сам пошел к молитве.
108
Евангелие от Луки. 22:42.
Вот только у Христа выбора не было, и чаша перед ним была одна-одинешенька, а у Иоанна их имелось несколько, но страшили его лишь две из них — в одной колыхался тягучий и приторно-дурманящий напиток смерти, в другой — отвратно-жгучий настой позора неудачи. Иоанн просил убрать хотя бы последнюю. Просил, вопреки поучениям своего наставника, которые он хорошо помнил, но которыми сегодня решил пренебречь.
— Никогда ничего не проси у бога, — поучал его старец Артемий. — Только благодари за то, что он тебе дал.
— Отче, а это не будет гордыней? — спросил тогда Иоанн.
— Нет, — отрезал Артемий. — Ни гордыней, ни смирением, но правильным пониманием себя, как сына божьего.
— Церковь же учит, что Христос — сын божий, а мы все — рабы божьи. Как же так? — возразил Иоанн.
— Чушь! — фыркнул старец. — Если он — отец наш небесный, значит — мы его дети. Ну какой отец захочет видеть своих детей рабами? Вот тот, кто считает себя рабом — просить может, потому что раб создан для того, чтобы попрошайничать, а ты — его сын, и он, как твой отец, уже дал тебе все, что нужно. Может быть, тебе хочется что-то еще, но это вовсе не означает, что оно тебе на самом деле необходимо. А захочет — и еще что-нибудь даст. Но не по просьбе, а потому что опять-таки сочтет, что и оно тебе во благо, либо для поучения.