Подменыш
Шрифт:
Первый взрыв раздался когда Иоанн уже вставал с колен. Шатер всколыхнулся, земля под ногами задрожала, государь бросился к выходу, и, когда открыл полог, прозвучал гром второго взрыва. Вспышки не было, но зато городская стена на глазах стала как-то странно и нелепо перекашиваться, расползаясь в разные стороны, а самая ее середина беззвучно взлетела над землей вместе с камнями, бревнами и людьми, которые совсем недавно целые и невредимые стояли на этой стене.
И тут же послышалось громогласное «Ура!». Приступ начался. Со стен тоже что-то неистово визжали, голося как-то на удивление тоненько, почти по-бабьи. Сеча началась почти одновременно по всему периметру крепостных стен. И вдруг показалось невероятное — там, куда он смотрел, русские ратники стали отступать. Казанцы давили их бревнами, обливали кипящим варом, сталкивали длинными шестами. Они уже не скрывались за щитами, стоя открыто на стенах и помостах, наплевав на сильный огонь русских ратников.
Он зажмурил глаза, потряс головой, сбивая наваждение, и перевел взгляд на следующий участок стены. Там вроде бы все в порядке. Но нет. Едва присмотрелся — вновь отступают. А вскоре уловил и закономерность — отступают всюду, куда бы он ни смотрел. Едва переводил свой взгляд в другое место — как отступать начинали именно там, а в первом положение дел сразу начинало выравниваться.
«Так что же — мне и мою победу увидеть нельзя?! — возмутился он, но тут же осекся и смиренно обратился к небесам. — Если такова чаша твоя, то благодарствую тебе, господи, ибо она — милостива», — после чего ушел от соблазна снова за полог походной церкви — пусть наступают повсюду.
Между тем в церковь не вошел — ворвался Владимир Воротынский. Удивленно покосившись на коленопреклоненного царя, он трижды перекрестился, как и подобает православному человеку, и лишь после этого негромко заметил:
— Государь! Время тебе ехать. Полки ждут своего царя.
Иоанн, прикусив губу, ответил первое, что пришло в голову:
— Если до конца отслушаем службу, то и совершенную милость от Христа получим.
Почти тут же в церковь влетел второй — князь Курбский. С еще большим удивлением он воззрился на Иоанна, даже забыв перекреститься — настолько был поражен странной картиной, некоторое время стоял в оцепенении, но все-таки нашел в себе мужество произнести:
— Ратники желают видеть царя, — и, видя, что Иоанн никак на это не реагирует, более громко и требовательно произнес: — Надобно подкрепить войско.
Иоанн вздохнул. «Так вот какую чашу ты уготовил мне, господи? — пронеслось в его голове. — Не смерти — то пустяк, не неудачи, но позора трусости. И что же мне сейчас делать? Ведь если я поддамся на просьбы, то крах всему приступу, а если не соглашусь — то запятнаю имя свое и в чем?! Так что хуже?!»
И он стоял, гадая, не в силах сделать собственный выбор, на который даже не оставалось времени, и слезы полились из его глаз:
— Не остави мене, господи боже мой! Не отступи от мене, вонми в помощь мою! — шептал он исступленно, надеясь, что служба не закончится, но не тут-то было.
Отец Андрей тоже хотел посмотреть на зрелище, о котором можно будет рассказывать впоследствии всю оставшуюся жизнь, предвкушая, как он все опишет в своей книжице, а потому, дочитав оставшееся вовсе непонятной скороговоркой, быстро поднес к царю образ чудотворца Сергия, торопливо подал государю кусок просфоры, поднес артоса, на скорую руку благословил и именно в этот самый момент Иоанн решился и выбрал.
Он вновь запрокинул голову к небесам, таким обманчивым и непредсказуемым, и мысленно почти с вызовом произнес: «Коли ты сам даруешь мне выбор, то да будет воля твоя. Обе чаши горьки, но я понял тебя. Если сейчас я увижу, как мои рати отступают, то просто зажмурю глаза и приму последний бой, не давая коню повернуть, и тогда победа останется за Русью — пусть я даже ее никогда и не увижу».
С этой мыслью он вышел из церкви, решительно сел на коня и поскакал к своему полку. Когда Иоанн подъехал к городу, русские знамена развевались уже на стенах, а присутствие царя, казалось, придало ратникам новые силы. Однако он еще не успел въехать за стены, как его разыскал гонец от младшего брата Владимира Ивановича — Михаила Воротынского с просьбой помочь его людям, которые уже в городе, своим полком.
Иоанн повернулся к Воротынскому-старшему.
— Давай подсобляй брату, — сказал и повторил еще раз, но гораздо громче — даже на расстоянии в сажень почти ничего нельзя было услышать.
— Они там не помогут — тесно слишком, — так же громко ответил Владимир Иванович.
— Так повели им спешиться! — крикнул Иоанн. — А самых метких на крыши пошли — пусть оттуда ворогов выцеливают. Да побыстрее, чтоб татаровье не догадалось то же самое сделать!
Воротынский уважительно посмотрел на царя и поскакал к государевой дружине.
Татары по-прежнему оказывали отчаянное сопротивление. На протяжении целого часа или двух русские ратники не могли сделать ни шага вперед, но Иоанн твердо решил — едва начнется хоть малейшее отступление, как он пошлет своего коня вперед, и будь что будет.
«А если родится сын? — закралась подленькая мыслишка. — Сиротой расти будет? — и тут же твердо ответил: — Русь вскормит. Уж лучше пусть сирота с отцом-героем, чем с живым трусом! И вообще, — догадался он, — изыди, сатана! Не смутишь и не надейся!»
Он все равно старался смотреть как-нибудь вприщур, надеясь хоть так обмануть грядущий выбор, и вроде стало помогать. То ли Воротынский успел надоумить всех прочих, а не только ратников одной царевой дружины, то ли сами они дотумкали — ох и смекалист русский народ, — но уже то тут, то там стали посвистывать над головами стрелы, устремляясь в гущу врагов.
— Пошли, пошли родимые! — весело закричал государь, чувствуя, как волна воинов чуть ли не вместе с конем неудержимо несет его вперед. Наслаждаясь долгожданным зрелищем, он совсем забыл про прищур, и… напрасно.
Как позже выяснилось, именно в эту минуту многие ратники, прельстившись богатой добычею, оставили сечу и начали разбивать дома и лавки. Вслед за ними кинулись даже обозники — конюхи, пастухи, кашевары и прочие. Все жаждали добычи, хватая что попадет под руку — серебро, меха, ткани. Воспользовавшись тем, что войско как-то вдруг изрядно поредело, казанцы вновь начали одолевать тех, кто продолжал честно сражаться. Едва же татары потеснили их, как досталось и мародерам, которые немедленно бросились бежать куда глаза глядят, при этом истошно вопя: «Рятуйте, убивают! Секут, секут!»