Поднимите мне веки

Елманов Валерий Иванович

– Вася ты и есть Вася, – констатировал я напоследок и вышел из его опочивальни.

Так и не решив, что предпринять, я спустился вниз. Обед уже остывал. Ел, совершенно не чувствуя вкуса и даже не понимая, что именно налито в мою миску.

В голове по-прежнему мелькали вариант за вариантом, но все они были какие-то несъедобные, напоминая то варево, что плескалось в моей миске. Досадливо поморщившись, я отодвинул ее от себя, не съев и половины.

– Часом не захворал ли? – участливо поинтересовалась Марья Петровна.

– Просто не хочется, – пояснил я.

– Стало быть, невкусно, – понимающе кивнула ключница и посетовала: – Оно, конечно, ныне ни у меня, ни у Резваны и часца не было, чтоб самой опробовать, чего там сготовили. Все мешки увязывали да добро в сундуки сбирали, вот и вышел недогляд. – И отвлеклась на Акульку, принявшуюся что-то торопливо шептать ей на ухо.

– Сказывала ж поутру, отъезжает князь-батюшка, дак она сызнова за свое, – всплеснула руками травница. – Деньгой наделили, так неужто она и впрямь ныне о подворье помышлять учала?! Экий бесстыжий народ енти Христовы невесты, прости меня господи...

– Чего там еще? – спросил я.

– Да мать Аполлинария Акульке два алтына посулила, чтоб та известила ее, как токмо ты на подворье появишься, – нехотя сообщила Петровна. – Хорошо хоть ума у девки хватило, чтоб мне о том сообчить, а то бы сызнова игуменья приперлась о тереме на Никитской потолковать.

– А ты ей обещала его отдать, когда Федора прятала? – уточнил я.

– Чай, из ума не выжила, чтоб таковское посулить, – даже обиделась травница. – Мало ли что ты сгоряча ляпнешь, так на то я и ключница у тебя, чтоб добро твое стеречь. Сказывала токмо, что князь еще один вклад приготовил для сестер ее обители, вот и все. Нет, мало ей серебреца подаренного, ходит и ходит.

– Пусть ходит, – вяло махнул рукой я.

– Дак она еще и улещала глупую девку, что, мол, ежели нужда какая приспичит али ей от глаз людских укрыться занадобится, так она Акульку в своем монастыре вовсе безо всякого вклада примет. Нашла чем... – И осеклась, уставившись на меня.

А на моем лице расползалась широкая довольная улыбка. Причина радости была проста – осенило.

Получалось, можно выполнить распоряжение царя, но одновременно и... не выполнить его.

«Мы не будем ждать милостей от государя, да и от... Дугласа, – гордо заявил я себе, – а все что нужно возьмем сами. И точка!»

Глава 9

Казнить нельзя помиловать

– Пусть Акулька заработает свои два алтына, – подмигнул я ключнице и даже поторопил не сразу сообразившую девку, чтобы она быстрее шла в обитель.

Правда, пришлось предупредить ее, чтобы она ни в коем случае не проболталась, будто ее послал за игуменьей сам князь, иначе два своих алтына она от матери Аполлинарии не получит, ведь тогда получалось, что заслуг в оповещении у нее вовсе нет.

Кажется, поняла.

Встречать настоятельницу я решил в келейной обстановке, то есть в своем кабинете, куда распорядился принести кувшинчик какого-нибудь хорошего хмельного медку, да чтоб был духмяным, а заодно блюдо с фруктами и пару кубков.

В тот раз я, признаться, толком и не разглядел игуменью – не до того, так что сегодня, можно сказать, увидел впервые и понял, что медок лишний, да и фрукты, пожалуй, тоже, уж очень суровый и неприступно-горделивый вид она имела.

Не знаю, кем она была до поступления в монастырь, но порода чувствовалась во всем облике этой не старой еще женщины с остатками былой красоты на лице.

Да и взгляд у нее был хоть и усталый от бесчисленных хождений по потенциальным спонсорам, но в то же время и несколько величественный.

«Не иначе как боярская дочка, а папашка из начальных бояр, тех кто в Думе штаны протирал», – сделал я вывод.

Она и тон с самого начала взяла приличествующий не столько просительнице, сколько чуть ли не обвинительнице.

Мол, государь Борис Федорович, когда взял на себя имущество Захарьиных-Юрьевых, посулил ей, что обитель Христовых невест хоть и основана Никитой Романовичем, чьи сыны имели злой умысел на царскую особу, но ни в чем недостатка ведать не будет.

Более того, он же и намекнул ей тогда, что со временем передаст само подворье монастырю. Впрямую сказано не было – врать она не собирается, но вскользь он обронил что-то похожее, а потому я должен...

Выговаривала она мне долго, пока наконец не высказала все, что накипело у нее на душе, после чего устало вздохнула и сурово уставилась на меня.

Да уж, не совсем удачный способ она избрала, чтоб выколачивать деньги. Потому и отказывают ей все. Выслушав такие требования, да еще высказанные столь категоричным тоном, навряд ли кто захочет помочь монахиням – мол, пусть ваш небесный жених и выручает своих земных невест.

Честно говоря, и я отказал бы, выслушав ее тогда, в первый раз, но, по счастью, мы с нею почти не разговаривали, а теперь, учитывая мою задумку...

Одно понравилось – ни одного намека на услугу, оказанную ею в укрывательстве Годунова, она себе не позволила, то ли посчитав, что я за нее уже достаточно уплатил, то ли сочла ниже своего достоинства упоминать о таком, – иначе получался почти торг.

Свою ответную речь я начал с приятного.

Мол, мысли о том, чтобы подарить обители свое подворье на Никитской, я не оставил, хотя и продолжаю пребывать в колебаниях. Дескать, с одной стороны, оно у меня уже приготовлено как подарок, но с другой...

Им же поди и впрямь тесновато, а это не дело. Мало того что жизнь женщин на Руси нынче вообще тяжела, так хоть в монастыре, во время молитвы, обращенной к небесам, они не должны думать о том, чтоб поскорее пообедала первая смена, да и вообще, такая теснота изрядно отвлекает от дум о святом, вечном и...

Затем, все так же вежливо улыбаясь, перевел разговор на мирскую жизнь страдалиц, иным из которых келья оставалась единственным убежищем, где они могли чувствовать себя относительно спокойно, не опасаясь нескромных мужских притязаний на свою честь.