Поднимите мне веки
Шрифт:
Что обидно – не хватало какого-то часа, не больше, поскольку ремонт уже заканчивался.
Я еще не терял надежды договориться мирно или, по крайней мере, оттянуть время, что у меня отчасти получилось, вот только я не знал, почему они так легко пошли на эту затяжку.
А дело было в том, что, единодушно стремясь помочь государю в его благом намерении покарать злодея, выкравшего любимую сестру самого престолоблюстителя, семеро бояр – все те, что лежали распластанными и уткнувшими рожи в грязную пыль царского двора, – выслали свои собственные ватаги, состоящие из ратных холопов.
Вот как раз одной из них, где всем распоряжался Ванька – сын Петра Никитича Шереметева – и посчастливилось на нас выйти.
Более того, как честный человек, Ванька сразу же, согласно предварительному уговору, послал гонца в ватагу, рыскавшую по соседству, которой руководил еще один сынок – Никита Голицын, упросивший приятеля, если вдруг тому улыбнется удача, позвать его.
Деньги Никиту не интересовали – тут главным желанием было отомстить за отца.
Возможно, если бы не оптимистичная картина, представшая перед глазами Шереметева – струг не просто лежит на берегу, но еще и бесстыдно оттопырил в сторону реки свое брюхо, которое усиленно просмаливают, – он бы не стал медлить, но раз так удачно все складывается, отчего бы не подсобить приятелю.
Разумеется, мои дозорные предупредили заранее и врасплох они нас не застали, хотя посчитали иначе, поскольку я распорядился работу по ремонту не прекращать ни на секунду. Так что пятеро человек продолжали помогать старику-рыбаку и не остановились, даже когда вдали, на крутых пригорках – что слева, что справа, что перед нами – показался особо не таившийся враг.
Получалось, что нас обступили со всех сторон, прижав к реке, но пока медля с нападением.
Что такое белый флаг, если так можно назвать мою нательную рубаху, кое-как прикрученную к палке, которой я старательно махал в воздухе из стороны в сторону, они поняли, и через минуту я беседовал с троицей ратников, отделившихся от основной ватаги.
Один, в середине, сразу показался мне знакомым, но кто это – я сумел вспомнить лишь спустя минуту. Поначалу же меня удивляла лишь его молодость – на лицо совсем сопляк, причем не только по возрасту, судя по тому, как он часто шмыгал носом. Зато двое других, что по бокам, годились ему в отцы, хотя обращались к нему уважительно, как к командиру.
Что за черт?! И с кем из них мне разговаривать?
«А ни с кем», – решил я в следующий миг и выжидающе уставился на подъехавших – пусть сами начинают, а мы поглядим.
Те не молчали, мигом разложив передо мною ситуацию и грядущие перспективы. Радужного в них было мало – в основном преобладали черные тона, но жизнь обещали, если я прямо сейчас по доброй воле выдам похищенную царевну.
Что ж, раз они думают, что я ее украл, – так даже лучше. Есть повод и возможность поторговаться.
– А если она уже мертва, то жизнь мне все равно сохранят? – осведомился я.
– Ах ты, пес! – вскинулся сопляк и ухватился за рукоять сабли, силясь извлечь ее из ножен, но не тут-то было – один из усачей-бородачей, самый старший, сноровисто перехватил руку юнца, укоризненно протянув:
– Негоже так-то, Иван Петрович. Неужто не зришь – эвон она в лодке со своими девками отчалила от бережка. То пужает нас князь. – И мне: – А ты бы поосторожней с такими шуточками. Так и до греха недолго. Куды лучшее мирком обо всем уговориться.
– Мирком, конечно, лучшее, – охотно согласился я. – Вот только когда речь ведут о мире, то посланца на переговорах не оскорбляют. Я ведь не простого роду-племени, а потомок шкоцких королей. Мой пращур...
Они очнулись не сразу, так что несколько минут я выиграл, пока рассказывал о Малькольмах, Индульфах, Макбетах, Дунканах и прочих, кого мог только припомнить из давних рассказов Квентина.
– Да на что нам твои пращуры?! – наконец вышел из ступора сопливый Иван Петрович и вновь энергично шмыгнул носом. – Ты ныне на Руси и занялся подлой татьбой, а потому...
– А потому гостя тем более потребно уважать, – перебил я. – Вы же мне до сих пор даже не представились.
– Чего? – недоуменно протянул второй сопровождающий, который был с другого боку.
– Ну не назвали своих имен, – поправился я. – Почем мне знать, вдруг вы как раз и есть те, кто занимается татьбой? Со мной царевна хоть в безопасности, а вот с вами, почтеннейшие...
– Не назвались, сказываешь, – недобро усмехнулся сопляк. – Так ты и без того меня помнить должон.
Я виновато улыбнулся и развел руками, сконфуженно добавив:
– Охотно верю, что ты происходишь из весьма почтенного и многоуважаемого на Руси рода, однако в этой стране таковых изрядно, так что...
– А это помнишь?! – заорал Иван Петрович, и сорвал с себя шапку, поворачивая лицо ко мне левой стороной.
Я внимательно посмотрел на небольшой шрам, тянущийся от виска и уходящий к мочке уха, после чего поскреб в затылке и поинтересовался:
– Ты хочешь сказать, глубокоуважаемый Иван Петрович, что сей боевой шрам – моя работа?
На самом деле я уже вспомнил, где видел этого сопляка, да и не так много времени прошло со дня нашей последней встречи, состоявшейся во время торжественного въезда Дмитрия в Москву.
Правда, тогда я и впрямь не был уверен, который из стайки «золотой молодежи», то есть сыновей бояр и окольничих, Шереметев. Там было с десяток юнцов, и все они косились на меня одинаково враждебно. К тому же сопливый Иван Петрович за полтора года изрядно изменился – успел раздаться в плечах и даже обзавестись небольшой чахлой порослью на подбородке и верхней губе.
Бородой и усами эти жидкие побеги не назовешь, разве что их зачатками, но все равно – тогда на подворье у кузнеца Николы Хромого не было и этого.
Вспомнился мне и подручный инструмент, которым я его огрел. Как там в анекдоте: «Кто биль немецкий официр маленький палочка. Как это по-русски? Ах да, оглобля».
Вот этой самой «маленькой палочкой» я его и перетянул, причем неоднократно. Более того, кажется, именно об его спину я ее и сломал в итоге. Или не об его?
Впрочем, неважно. Надо тянуть время дальше, коль так здорово получается, а потому и тут следует запираться до последнего.