Поднимите мне веки
Шрифт:
Я даже не стал его убивать, благодарный за саблю, которую он столь любезно мне подарил, отбросив почти к моим ногам, но подобрать ее не удалось, ибо вмешался сопляк.
Последний из троицы переговорщиков почти достал меня своим клинком, но «почти» не считается, зато я сработал наверняка. Причем для надежности не стал колоть засапожником в корпус, еще во время беседы подметив у него поддетую под кафтаном кольчугу, а полоснул по ноге, но зато именно так, как в свое время, еще в Путивле, учил меня ясновельможный пан Михай Огоньчик, а также казак Гуляй, то есть почти у паха.
Бедро Шереметева сразу окрасилось темно-красным, и с него не закапало – тонким ручейком полилось на землю, а сам Иван Петрович, жалобно скривив лицо, неподвижно застыл, растерянно уставившись на свою рану – не иначе как еще не успел почувствовать боли.
Но разглядывать его мне было некогда. Там в нескольких десятках метров от меня вовсю дрались мои гвардейцы, и потому я, быстро подняв лежащую неподалеку саблю, поспешил к ним.
– И-и-и, – донесся до моего уха жалобный скулеж, когда я пробегал мимо сопляка, который успел кулем свалиться на землю, и как неисправимый гуманист счел своим долгом хоть как-то его утешить, бросив на ходу:
– Зато через час у тебя насморк пройдет... совсем. – И прибавил скорость, уже на бегу прикидывая, где именно встать, чтоб помочь ребятам удержать тоненькую цепочку строя.
Однако сразу присоединиться к своим гвардейцам у меня не получилось. Словно из-под земли вырос Никитка Голицын, про которого я совсем забыл. Зато он про меня помнил хорошо.
Рубанул он от души – если б я не увернулся, то, как знать, мой юшман мог и не выдержать, но я, выбросив обе руки вперед, кубарем прокатился под конским брюхом и несколько опешил – лошадь тут же, жалобно всхрапнув, осела на задние ноги.
Скорее всего, я в полете, сам о том не думая, достал одну из них или обе своей саблей, которую, чтобы не пораниться при прыжке, выставил в сторону.
Обалдевший Никитка, вместо того чтоб быстро соскочить, изо всех сил пытался удержаться в седле, туго натягивая поводья и от этого еще сильнее заваливаясь вместе с конем набок.
Не воспользоваться таким удобным случаем – дураком надо быть, и я постарался выжать из него по максимуму, подскочив к мальчишке и что есть мочи звезданув его по затылку.
Ага, так и есть, потерял сознание.
Ах ты моя спящая красавица!
Теперь осталось бесцеремонно вытащить обмякшее тело из седла и, ухватив за шиворот, быстренько взвалить себе на плечо.
Расчет был простой, как и на царском дворе. Если один сопляк возглавлял свору своих холопов, то и второй тоже должен быть командиром у своих.
Оружие они, конечно, не сложат – Русь не голливудское кино. Но хоть отойдут подальше из страха, что я перережу глотку сыну боярина, а то как бы и не первенцу, жизнь которого дороже вдвойне.
– Не замай, – рявкнул я на подлетевшего ко мне всадника, – а то убьешь княжича! – И, видя, что тот продолжает гарцевать подле, пригрозил, размахивая засапожником: – Только замахнись, и я его сам прирежу.
Кое-как перекинув тело в струг – борта-то из-за царевны специально наращивали, я залез следом и, прижав его к нашей куцей мачте, которой мы так и не воспользовались из-за отсутствия попутного ветра, заорал во всю глотку:
– Я убью его!
Теперь выдержать паузу и вновь повторить, но уже с добавкой:
– Назад, или я убью его!
Так, вроде бы утихомириваются. И сразу отлегло от сердца, потому что по логике, если бы и третий мой вопль не возымел должного эффекта, мне и впрямь надлежало его...
Конечно, как человек он дрянь – порядочный не станет подкрадываться из-за угла и стрелять в спину. Да и сейчас он спутал мне все карты, но...
И все же, и все же...
Кое-что за время пребывания здесь мною уже усвоено, и довольно-таки неплохо, так что убивать я научился и испытывать при этом угрызения совести давно перестал. Но вот искусством полоснуть по беззащитной глотке, да еще вдобавок пацана – ну пускай юношу, который по годам даже старше Федора Годунова, хотя и ненамного, – я пока не овладел.
Увы мне.
Однако получилось только перевести дух, да и то ненадолго, потому что там сбоку, откуда я прибежал, сейчас спешилось не меньше двух десятков всадников и эхом донеслось протяжно-унылое: «Уби-или-и!»
Получается, я поставил Ивану Петровичу точный диагноз – насморк у него прошел даже раньше указанного мною времени.
Совсем прошел.
Окончательно.
Вот только лучше бы мой прогноз оказался неправильным, потому что один из стоящих близ усопшего боярского сына уже взобрался в седло и повелительно указал всем прочим на струг.
Что ж, и тут все правильно – око за око, кровь за кровь... Хотя, блин, а почему мы, собственно говоря, еще здесь?
Я подскочил к Травню, которого, как наиболее опытного в речном судоходстве, еще до переговоров приказал в бой не пускать, а держать в последней линии, то есть на самом струге.
– Этого, – я небрежно ткнул носком сапога в валявшегося Никитку, – привязать к мачте и неотлучно стоять подле него с ножом. Если все-таки налетят – убивай. – И сразу же к остальным, что на берегу: – На первый-второй рассчитайсь!
А как иначе аккуратно, строго через одного проредить строй, чтоб сохранить тоненький ободок, готовый вот-вот порваться?
Мои гвардейцы обалдело переглянулись, но привычка – вещь великая, а потому выполнили хорошо знакомую им по учебе команду. Едва они закончили, как я скомандовал:
– Первые номера остаются, вторым выйти из строя и спустить струг на воду! – И поспешил к тем, кто остался держать оборону.
Вообще-то рыцарю полагается неотступно находиться возле дамы, но в такой заварушке не до галантерейного, черт возьми, обхождения, тем более что все женщины вместе с Архипушкой были уже далеко, чуть ли не на середине реки и как бы не ближе к противоположному берегу, изначально находясь под защитой двоих ратников.