Подноготная любви
Шрифт:
В.: Что ты замолчал?
П.: А всё-таки странно: почему мы до сих пор ничего от твоей матери не могли выявить? Мать — если не самое основание, то, во всяком случае, слой, следующий после основания. Ведь, в конечном счёте, в основе многих неприятностей — мать. Если она, конечно, подавляющая. Может быть, мешала какая-нибудь внутренняя цензура, запрещающая видеть?
В.: Ничего не могу тебе сказать.
П.: А если так, то в тебе должно быть ещё достаточное число программ… Глубоко законспирированных… Скажи, а эта программа на самоуничтожение повлияла на то, что ты так вышла первый раз замуж?
В.: Да. Повлияла довольно серьёзно.
П.: Посмотри на шестерню — что с ней происходит?
В.:
П.: Отлично. Скажи, а эта программа повлияла на то, что ты Библию в руки до нашей с тобой встречи не брала?
В.: Да.
П.: А на наши с тобой взаимоотношения?
В.: Тоже.
П.: В каком смысле? К чему эта шестерня тебя принуждала? В том виде, в котором она в тебя была вложена? Именно шестерня?
В.: А чтобы ничего у нас с тобой не было. Чтобы наши отношения уничтожились. Самоуничтожились.
П.: А сейчас? Какое сейчас её желание? И, соответственно, влияние? Матери, я имею в виду?
В.: Да, в общем-то, такое же.
П.: Ничего не изменилось?
В.: Не то чтобы ничего… Но в общем…
П.: Значит, без шестерни наши взаимоотношения были бы лучше?..
В.: Да.
П.: Кстати, как она там поживает?
В.: Половина. Только половина зубчиков осталось… Она очень не хотела, чтобы у меня родилась дочка. А я так хотела ребёнка, мечтала… Всё время мне говорила: намучаешься с ней, намучаешься…
П.: Внушала?
В.: Не осознавая. Да! В сущности, она хотела, чтобы я с дочкой намучилась. Хотя на словах говорила, что желает мне счастья.
П.: Смотришь на шестерню?
В.: Смотрю. Моего ребёнка только сластями подкупают; а легла я в больницу, ребёнок записан был к зубному — не отвели.
П.: Зубчик какой-то заговорил?
В.: Да. Вернее, не столько зубчик, сколько нечто, с ним связанное… Да их вообще всего три осталось. Правильно говорят, что детьми дерутся…
П.: Узнаю Толстого! «Крейцерова соната»! Там этот человек, который, застав жену с любовником, убил её, рассказывал, что они детьми дрались. Он, кажется, больше старшей девочкой, а она сыном, не помню каким.
В.: Да. Летом. Какое же было счастливое лето! Самое счастливое в жизни! И «Крейцерова соната». Какая всё-таки хорошая вещь… А мать… мать пытается ребёнка перетянуть. Да если бы он им был по-настоящему нужен! А то так — глупость одна.
П.: Глупость? Не скажи. Ты обрати внимание, насколько она гениально объединила некоторые вещи! Ведь что она сейчас с пеной на губах требовала? Чтобы ребёнок не смел читать Библию, чтобы ей не давали читать Толстого, но чтобы она смотрела эти дебильные телесериалы и ходила ставить свечки. Кстати, она матери моей звонила, что не допустит, чтобы я «всякие там книжки писал». Так что на подсознательном-то уровне — всё чётко объединено и противопоставлено. Ты не заблуждайся — это не глупость. Здесь всё достаточно отчётливо! А мать, обычно, — основа семьи… К несчастью, ещё и основа надорванности судеб её детей…
Глава сорок третья
Брат
В. приучена и привыкла воспринимать жизнь на основании постулата, что её брат Сергей — хороший. В качестве тому подтверждения В. сообщает, что брат тратил на неё много денег, покупая ей одежду, а её дочке — фрукты, вкус которых ребёнок иначе якобы даже и не знал бы. «Много» — это в сравнении с незначительной зарплатой самой В. Вывод имеет вид почти логичный, ведь в ту эпоху всеобщей социалистической уравниловки те, кто не воровал, зарабатывали более или менее одинаково, отсюда для В. следовало, что и брат зарабатывал как все и, соответственно, тратил на неё значительную часть своего дохода. Но сестра, как выяснилось, многого о брате не знала. Не знала, например, и того, что брат её был не только квалифицированным мастеровым-станочником (наследственное) и начальником цеха, но ещё и липачом (от слова «липа» — подделка; в частности — документов). Мы не пытаемся никого подвести под юридическую ответственность, наша цель — определение психологического типа человека, который для В., как она многократно говорила, — образец мужчины; поэтому ограничимся сообщением, что из всех многообразных видов фальшивомонетничества (нарушенные заповеди: «не лжесвидетельствуй», «не кради», «да не будет у тебя других богов» и все остальные) он не побрезговал самым социально безнравственным… Об этом периоде своей жизни он вспоминает с восторгом, особенно о числе «друзей», которых он нанимал собой восхищаться (судя по эмоциям Сергея, это единственно ценное, что он смог приобрести в обмен на чемоданы денег). На сестру же он тратил ничтожно мало, гораздо меньше, чем на любого из многочисленных прихлебателей, однако, несмотря на ничтожность сумм, напоминать о них сестре (и всем прочим) он не устаёт. Вы таких людей встречали, наверное…
А ведь вспомнить он мог бы и другое: бессчётное число раз он брал у сестры в долг суммы мелкие и не очень, но, какими бы они ни были, отдавать забывал. Можно было бы вспомнить, что некоторые вещи по настоянию сестры они покупали пополам, в общее пользование, но брат забирал их себе. А сколько она ему и его жёнам прислуживала? Нет, этого он, в отличие от своих «благодеяний», не вспоминает. Так что, кто кем на самом деле материально больше пользовался — ещё вопрос. Но В. не сомневается, что брат — благодетель. Что поделаешь, на нашей земле и понятие «благодетель» тоже психоэнергетическое. Потому что основывается на восторженном преклонении. (Есть и ещё один неоплаченный счёт, самый большой, который мы выставим в конце главы.)
Другое яркое воспоминание Сергея связано с периодом, когда он был начальником цеха. Он с наслаждением вспоминает, что имел власть орать на подчинённых, сколько ему захочется. Ещё он вспоминает, что в его власти было выписывать самому себе пропуск на вынос материальных ценностей через проходную предприятия. И выносил. Много. Причём не столько для себя лично, сколько для «друзей». (Ну, как тут не вспомнить адвентистского целителя Л. Ф., любимца публики на стадионных «евангельских» кампаниях, который крал Библии, чтобы дарить!)
К перечисленным преступлениям можно прибавить незаконное хранение огнестрельного оружия и, видимо, ещё какие-то преступления, о которых он не говорит даже в пьяном состоянии.
В ипостаси мастерового по ремонту квартир (следующий этап его жизни) действия Сергея несут ту же печать патологической потребности в восхищении. В частности, на промежуточных операциях он добивался совершенно ненужного блеска, что было поводом для клиентов не сопротивляться наваливающемуся чувству восторга Сергеем как якобы мастером. Но как только клиент начинал осознавать никчёмность блеска, за который приходилось расплачиваться перерасходом материалов (денег) и потерей времени для отдыха хозяев, восторги уменьшались, и «неадекватность» из поведения брата В. исчезала. В одной квартире интеллигентная хозяйка прозвала Сергея «фюрером». Она бы и сама, наверное, не смогла объяснить повода к подобной ассоциации, но ассоциативные прозрения — это единственное, в чём женщины любого типа ошибаются редко.
Наиболее объективное проявление внутреннего мира человека — его семья, вообще формы половой жизни. Первая жена Сергея была, изящно выражаясь, авторитарна. Состоя с ним в браке (жили вместе), родила, как выяснилось, от его друга. Сергею это не преминули сообщить, но ему упорно нравилось считать ребёнка своим, настолько, что он даже забрал ребёнка у жены и отдал его В. на воспитание. Развелась жена с Сергеем, по мнению В., видимо, потому, что ей надоело харкать ему в лицо (буквально) и наблюдать, как, утёршись, он говорил, что ему хорошо и т. п.