Подполковник Ковалев
Шрифт:
Лейтенант был бледен и расстроен. Увидя командира полка, взял под козырек, тихо произнес:
— Виноват…
— Здесь двух мнений быть не может! — жестко бросил подполковник, не оставляя места для снисхождения. — Безответственность порождает безответственность…
Как выяснилось, дежурный сгустил краски, докладывая по телефону о ЧП. Повреждения у Грунева не опасны. Но в госпитале ему, наверно, дней десять побыть придется.
За спиной Санчилова Ковалев увидел сержанта Крамова и подосадовал, что в таком тоне говорил с лейтенантом в присутствии его заместителя.
На заре своей офицерской службы Ковалев как-то испытал на себе унизительность даже заслуженного разноса на глазах у младшего командира и солдат.
Командиром у него был майор Горюн, человек, по существу, неплохой, но, как он сам о себе говорил, «без деликатесов». Одному из офицеров, жаждущему попасть в академию, он сказал: «Не пустю — и всё!»
Вот этот Горюн налетел однажды на ротного Ковалева, стал — за обнаруженные мелкие недостатки — пушить, не стесняясь в выражениях.
Владимир, чувствуя, как холодок подступает к сердцу, как перехватывает дыхание от нахлынувшего оскорбления, медленно произнес:
— Прошу, товарищ майор, говорить со мной пристойно.
Горюй и вовсе взвился:
— Мы — солдаты, а не какие-то из института благородных девственниц! Мне нужны служивые, а не говоруны-бездельники.
И тогда Ковалев «сорвался с нарезки», высказал все, что думал о майоре.
Состоялся суд чести. Ковалеву на год задержали присвоение очередного звания…
— Я буду у командира батальона, — обращаясь к Санчилову, сказал подполковник, — зайдите туда через десять минут.
— Есть…
В комнате комбата ни души, — майор Чапель еще не возвратился из госпиталя, а командир роты Борзенков уехал в командировку.
Ковалев позвонил Чапелю: действительно с Груневым обошлось более или менее благополучно.
«Зачем я вызвал сюда Санчилова? Чтобы продолжить разговор, неудачно начатый при сержанте? Почему все время лишь резкости и резкости? Я ведь толком не знаю, как и чем живет этот совсем молодой человек. Вместо того, чтобы помочь ему войти в новую среду, свожу все к официальному нажиму, к требовательности — и только. Или хочу прослыть „крутоватым батей“, который тем не менее „зла не помнит“ и легко сменяет гнев на милость… Дешевые штучки».
Во время первого знакомства Ковалев расспросил лейтенанта о его семье, так сказать, заполнил устную анкетку. А потом были вызовы в штаб дивизии, нахлынули полевые заботы, и Ковалев на какое-то время упустил лейтенанта из виду.
Месяц же спустя, словно спохватившись, начал его мелочно опекать.
Владимир Петрович прошелся по небольшой комнате, остановился у окна. Дождь усилился и барабанил по железным подрамникам.
«Что может дать такая опека? У Санчилова есть командир роты, батальона… Хотя с ними, наверно, отношения складываются не лучшим образом… Видя мое недовольство, они не милуют лейтенанта. Чапель наверняка покатил на него не одну гремящую бочку. Нехорошо, все нехорошо…»
В дверь деликатно постучали.
— Войдите.
— Товарищ подполковник, лейтенант Санчилов по вашему приказанию прибыл.
Он уже собранней, спокойней, видимо, внутренне подготовился к продолжению разговора.
— Садитесь, Александр Иванович, — пригласил Ковалев и сам сел напротив Санчилова, отделенный от него узким, маленьким столом, на котором только и помещались ладони.
Свет лампочки ложился сверху на жесткие вьющиеся светлые волосы лейтенанта.
— Как вы устроились в общежитии? — неожиданно спросил подполковник, и Санчилов растерянно потрогал портупею.
— Как все, — с недоумением ответил он.
«С чего это подполковник вдруг заинтересовался? Может быть, считает, что живу далеко от части и мало бываю здесь?» — опасливо подумал Санчилов.
— Загляну к вам как-нибудь. Можно?
— Пожалуйста, — без особого энтузиазма ответил лейтенант и, словно уже готовясь к неприятному визиту, худыми пальцами расправил гимнастерку под ремнем.
— Вы сейчас в подразделении из-за этого случая? — спросил Ковалев.
— Нет, с утра домой еще не ходил…
— Почему?
— Да не успеваю…
Разве мог признаться, что ему все кажется, будто без него во взводе что-то произойдет наподобие сегодняшнего. Санчилов просто боялся уходить. Недавно сказал в сердцах рядовому Дроздову (конечно, не надо было говорить): «Я вот торчу с вами, а мне давно пора домой». Так наглец ответил: «А вы идите, мы обойдемся».
— Мне еще мой ротный, майор Демин, внушал: «Хороший командир никогда не отсутствует», — сказал Ковалев. — Эту мысль не вредно бы усвоить, Александр Иванович. Вот вчера ваш взвод несколько часов починял забор городка. Зачем вам понадобилось присутствовать при этом?
— Бросить одних? — с недоумением спросил Санчилов.
— А сержант? Так мы офицерское время предельно обесцениваем.
Лейтенант заметил, что у командира полка любимое слово — «предельно»:
— Я об этом не подумал, — признался он.
Ковалев давно уже отказался от «великих сидений» своих офицеров из боязливого опекунства. Наоборот, призывал их находить время для театра, книг, друзей. И сам придерживался правила — не мозолить глаза подчиненным. Тем значительнее становилось его появление в батальонах.
Подполковник внимательно посмотрел на Санчилова.
— У вас опытный заместитель… На сержанта Крамова предельно можно положиться… Дайте же ему поработать! Незачем вам сидеть во взводе от зари до зари.