Подполковник Ковалев
Шрифт:
И Владлен прыгал, бегал, рыл… До седьмого пота, «до посинения», как говорит Дроздов.
Виктору Дроздову многое и с первого взгляда понравилось в полку.
Когда им выдали форму, он, в погонах, тугом ремне, вдруг почувствовал себя другим человеком.
Прежний еще высовывал язык бесёнка, а новый уже смирял его, замедлял шаг, прямил спину.
«Надо будет сфотографироваться и послать Люде», — решил Дроздов, представляя, с каким удивлением Людмила станет рассматривать его фотографию.
Он встречался с ней в Таганроге в последние месяцы перед уходом в армию. Хорошая девчонка. Самостоятельная, недотрога.
«И Евгении Петровне пошлю, — сказал себе Дроздов, — и Трифону Васильевичу. Может, покажет ту фотографию в своей конторке кому из новобранцев заводских», — не без тщеславия подумал он.
…Прежде всего Виктор обежал, оглядел весь полковой городок. Везде — чистота, порядочек. Один солдат подметал двор, другой окапывал дерево, еще два мастерили футбольные штанги, а маленький Азат Бесков, из их отделения, делал ящик — макет «караульного городка». Здесь, наверно, будут учить, как нести караульную службу.
В комнате Славы Дроздов восхищенно поглядел на землю Сталинграда в прозрачной капсуле («Был бы я там, показал бы…»). Постоял у карты боевого пути их части («Полк-то наш знатный!»). Внимательно всмотрелся в портрет Героя Советского Союза Глебова — он на Курской дуге повторил подвиг Александра Матросова. Припомнил, что видел этот портрет и в клубе полка, и в казарме над пустующей кроватью в углу у окна.
На кухне Дроздов обнаружил холодильные камеры, посудомойные машины и автомат, что за час может сделать четыре тысячи котлет. В полковой чайной, облицованной черно-оранжевым пластиком, — газеты и шахматы. В коридоре — телевизор «Рубин-106», а в ленинской комнате — баян.
Живи — будь здрав!
Дроздов купил в военторговском магазине карманный фонарик, проверил, работает ли в комнате бытового обслуживания электроутюг и штепсель для бритья. Подумать только — культура!
Его немало удивил «магазин без продавца» — шкаф с конвертами, зубной пастой, запасными книжками, нитками — клади деньги и бери что надо.
Дроздов сунул нос в танковые боксы, учебные классы. Особенно поразил класс эксплуатации танков. «Нечего сказать, классик!» Включается мотор, и здоровенный танк, оставаясь на месте, делает такие движения, словно идет по рвам и балкам, а перед ним расстилается полигон. Заглянул Дроздов и в ремонтные мастерские, уважительно огладил бока бронетранспортеров, повертелся у орудия и первоначальным осмотром своих владений остался вполне доволен.
Целый день его занимал личный вещмешок с фанерной биркой, на которой чернилами было процарапано: «рядовой Дроздов». Чтобы надпись не повредил дождь или снег, ее покрыли бесцветным лаком.
Мешок вбирал огромное количество необходимых вещей. В его недрах могли скрыться: плащ-палатка, полотенце, запасные портянки, механическая бритва, кружка, ложка, котелок с крышкой для каши, щетка для одежды, обувной крем, одеколон… Особым набором легли пуговицы, нитки, крючки, звездочки, эмблемы — все хозяйственно и впрок, все на своем месте!
Потом Дроздов разобрался и со снаряжением на поясе: подсумками для гранат и магазинов, флягой, пехотной лопатой. Продумано, ничего не скажешь. Кто-то башковитый предусмотрел.
Вот только с одним не мог смириться Дроздов — повиноваться безропотно, хотя бы тому же сержанту Крамову, лишь потому, что у Крамова лычки на погонах.
Не мог и не хотел!
…В день знакомства со взводом лейтенант Санчилов сказал по своей штатской простоте:
— Можете в обиходе называть меня просто Саша…
Дроздов, дурачась, сообщил, в упор глядя на лейтенанта разбойными глазами:
— А я — Витёк.
И с этой минуты твердо определил свое отношение к Санчилову, как к «дохлому либералу».
«Гад я буду, — дал он себе обет, — если запросто подчинюсь. Меня голыми руками не возьмешь!»
…Пренебрежение Дроздова вызывал и сосед по строю — правофланговый Грунев. Ну смехота одна! Этот Грунев, когда только мог, грыз угол носового платка, по рассеянности совал в сапог ногу без портянки. Дроздов не удержался — подложил ему как-то в спальне гантельку «под ребрышко». Пусть закаляется!..
А как Грунев отдавал честь?! Пальцы держал лодочкой, спина согнута — сатира и юмор.
Шагает — ноги заплетаются, недаром его Крамов учит ходить, по линии на плацу.
И если Грунев «шаг печатает» — тут и вовсе до колик насмеешься: от макушки до пят весь вздрагивает и так напрягается, что вот-вот от него ток пойдет. Левой ногой шагнет и левой же рукой взмахивает… Сержант говорит — никакой координации движений. И воинского соображения. Когда надо ползти по-пластунски, падает на противогаз так, что ребра трещат. Нет того, чтобы догадаться противогаз сдвинуть.
По твердому убеждению Дроздова, Грунев был рохлей, размазней, лопухом. Как иначе назвать человека, который в свободную минуту, перевив ноги и опершись плечом о стену, читает книгу и, как тетерев, глохнет? А потом, словно очухавшись, поднимает голову и говорит так, никому:
— Оказывается, философ Спиноза был оптиком.
— Свисток! — только и находит, что ответить Дроздов, словом этим выражая свое презрение к никчемному книгоеду, норовящему читать даже в столовой.
Когда они первый раз поехали в баню и Дроздов увидел голым этого растяпу, который, неуклюже ступая, нес на вытянутых руках перед собой шайку с водой, он не смог удержаться от смеха и крикнул братве:
— Гля, Груня до воду пошла…
Так с тех пор Грунева и стали называть Груней, безошибочно вложив в это прозвище что-то девчачье, что было в облике Грунева: в загнутых ресницах, бархатной коже лица, высоких бедрах.
Однажды Грунев попросил Дроздова помочь ему вырыть окоп.
Дроздов ответил с нескрываемым презрением к растяпе:
— Нашел няньку! Табачок врозь!
Владлен изнемогал от злых подтруниваний Дроздова, от, как ему казалось, жестокости сержанта Крамова и его «рычанья», от «дурацких требований» строевой службы.