Подполковник никому не напишет
Шрифт:
За которой, наверное, и не было ничего.
– - Не будет чая, водки выпьем, - предложил Женька.
– Пошли Оксана, а? Ты же иззябла вся.
Оксана пожала плечами. Она и вправду очень замёрзла, выстудившись в изворотливых сквозняках вагонного тамбура. Сто граммов согревающего и бодрящего русского напитка ей точно не помешали бы. До Проточной Тисы-семь, оставалось почти шесть часов пути и вряд ли она сумеет лучше провести время, тихо убывающее вместе со стуком вагонных колёс на стыках железнодорожных рельс. Да и хотел этого Женька,
– - Если приглашаешь - пойду, - согласно махнула рукой Оксана.
– Ты в купе один едешь?
– - Один, - радостно кивнул Женька, втайне радуясь, что Сонька осталась в Москве и он может вот так запросто открыть перед Оксаной двери, которые вели в лубочный и раёшный рай - громоздкие вагоны СВ, где спальные места хрустели белоснежным выкрахмаленным постельным бельём, а весёлые проводники с блестящими кокардами на синих фуражках разносили по купе горячий грузинский чай, звеня фальшивой позолотой подстаканников.
Оксана шагнула в уют СВэшного вагона, ощущая себя инородным телом в этом Эдеме ковровых дорожек и зеркал на внутренней стороне дверей купе. Даже стук торопившихся к Проточной Тисе-семь вагонных колёс поднимался в тишину "международного" вагона приглушенным мурлыканьем ластящейся кошки, а о движении поезда напоминало лишь однообразное мелькание рассеивавшейся в предрассветных сумерках темноты, напоминавшей кадры немого чёрно-белого кино. Угольная тень глухой сибирской ночи, не смея заглянуть в СВэшный вагон, безмолвно проносилась мимо скорого поезда.
Они прошли мимо ярко-красного титана у каморки проводника - Оксана осторожно крадучись, а Женька уверенной хозяйской походкой, хлопая подошвой сапога по красному ковру. Даже его купе и то было "блатным", девятнадцатым, сугубо одноместным, единственным во всём "международном" вагоне.
Женька обошёл идущую впереди Оксану и услужливо щёлкнул никелированной собачкой дверного замка.
– - Прошу, - сказал он, приглашая Оксану войти.
– Так сказать, к нашему шалашу. Не первый класс, зато с бельём.
Оксана улыбнулась неуклюжей Малаховской шутке, а в душе чутко прислушалась к игривым "кобелиным" интонациям в Женькином голосе. Сейчас он больше всего напоминал ей ефрейтора из зенитного поста, прилегающего к Веймарштрассе северного бастиона, с заветным голубым билетом увольнительной на один вечер и похабной ухмылкой во всё своё лопоухое лицо. "У эсэсовских шинелей лацканы были остроконечными", - снова подумалось Оксане.
Она вошла и ощутила себя обворованной. В её вагоне, наскоро "перешитом" из обыкновенной теплушки, не было постельного белья и отдельных купе с никелированными замками на зеркальных дверях. Забитый перегородками из досок плохо выкрашенных ядовито-зелёной краской, её плацкартный вагон дышал запахом человеческих испарений и нечистотами "столыпинской" параши - в просторечии обычной дыры в полу за тонкой
– - Хорошо устроился, - с завистью сказал Оксана, пока Женька рылся в своём кожаном чемодане.
– Даже умывальник есть.
Она кончиками пальцев крутанула холодный металл крана и тотчас побежала звенящая струйка воды, поднимая вверх бурую взвесь чаинок налипших на дне небольшой эмалированной раковины.
– - Умывальник есть, а стакан только один, - вздохнул Малахов, доставая из чемодана початую бутылку "Посольской". Стакан действительно был только один - ну не ждал он гостей, совсем не ждал.
– - В чём-то теряешь, в чём-то находишь, - не совсем ловко пошутила Оксана, которой уже смертельно надоели все эти неловкости и недосказанности. А в груди тревожно ёкнуло - уж слишком Женька был похож на Сашку, который безмятежно шагал по Таннервальдхоффплятц с бутылкой коньяка и двумя хрустальными фужерами, прижатыми к могучей груди. Мимолётный вздох вечности, прикоснулся к её памяти, возродив острое ощущение собственной беззащитности перед прихотями паскуды-судьбы. Тепло внутри Оксаны, повинуясь её настроению, померкло, так и не успев согреть её озябшую душу.
Женька зубами сорвал с "бескозырку", крепко нахлобученную на зелёное горлышко бутылки и плеснул глоток водки в стакан. Оксана приняла его ребристые грани в свою холодную, ещё не успевшую согреться, ладонь. Оранжевый полумрак по-кошачьи добавил в стакан немного синей тени и немного грусти. До рассвета опять была целая вечность.
Малахов положил на столике перед кроватью хрустящую станиолем плитку шоколада и большой, весь из солнечного света, апельсин.
– - Больше ничего нет, - виновато сказал он.
Оксана, запрокинув голову, одним глотком выпила водку, выдохнула, и моментально захмелев, рассмеялась:
– - А больше ничего и не надо. Ты что - это ж царская закуска.
Она, не глядя, плеснула Женьке водки в стакан.
– - Ты Жень женат?
– спросила и испугалась своего вопроса.
– Не бойся, я не прицениваюсь.
Дёрнув острым кадыком, Малахов выпил водку, поморщился, вытер рукавом мокрые губы.
– - Женат. Почти пять лет как женат. Сдуру после войны женился. Вгорячах.
– - А теперь как?
– - А никак, - отмахнулся Женька, и щёлкнув пружиной лезвия маленького перочинного ножика, определённо хитрой зековской работы, принялся очищать оранжевый апельсин.
– Она в Москве, сама по себе. Я в части, в Шеглино. Тоже сам по себе.... Вот так и живём.
Золотой серпантин апельсиновой кожуры разворачивался, освобождая вкусные, сладко пахнущие истекающим соком дольки.
– - Пять лет, - про себя сосчитала в уме Оксана.
– Значит не фронтовая?
– - Не фронтовая. Так случайно встретились.