Подполковник никому не напишет
Шрифт:
– - А дети есть?
– - Нет.
Малахов протянул ей Оксане апельсиновую мякоть. Они сидели напротив друг друга, дыша запахом водки и апельсина, а поезд продолжал мчаться по таёжной пустоте, нарушая ветхую, словно изъеденную молью, тишину. Мерцающее серебро луны опять выглянуло из-за занавеса облаков.
– - Выпей согреешься, - предложил Женька, протягивая Оксане стакан с глотком водки.
– - Спешишь ты Женя, - сказала Оксана, но стакан взяла и выдохнув, лихо вылила водку внутрь себя - так как пили на Омской "химии" ссыльные зечки-"воровахуйки", лепившие норму на Живановской пилораме вместе с Оксаной.
Скривившись от горького вкуса водки, Оксана впилась зубами в липкий, оранжевый шар апельсина.
Малахов только удивлённо фыркнул.
– - Научилась, ничего не скажешь, - сказал он, наливая водки себе.
– - Страна у нас такая, - усмехнулась Оксана, облизывая сладкие пальцы, слипшиеся от сока апельсина.
– У нас в стране пить и воевать только и умеют.
Оксана ела апельсин в первый раз в своей жизни.
– - А как же ты теперь с Сашкой?
– осторожно Малахов, баюкая в ладони гранённый стакан, на треть наполненный водкой.
– - А так, - Оксана, ничуть не смущаясь, вытерла липкие пальцы о край ватника.
– Меня на ссылку определили, а Сашку на спецкомандировку, на лесосеку. Писать он мне не пишет. Мне знающие люди говорили, что не может он оттуда писать - командировка у него такая.
– - Простил?
– спросил Женька, и не дожидаясь ответа, одним глотком опустошил стакан с водкой.
– - Простил,- грустно кивнула Оксана.
– Ему мой следователь в госпитале протокол моего допроса показал. Хоть нельзя, а показал.... Не могу я об этом, извини....
Они долго молчали, глядя друг другу в глаза. Молчание тяжким грузом легло на их плечи.
– - Он же после ранения очень страшный стал, - тихо, будто оправдываясь, сказала Оксана.
– На трибунале Саша в картонной маске сидел. Знаешь, у лицевиков такие коричневые маски из картона? А мне ничего, я его и без маски видела - и ничего.... Другим противно, а мне ничего.... Тогда я и поняла, что жить мне без него незачем.
Оксана продолжала говорить, избавляясь от охватившего её отчаянья.
– - Люблю я ведь его, Женя. Очень сильно люблю.
Её признания были для Малахова невероятно далёкими, почти нереальными. Даже для него.
– - Сколько ж вы не виделись?
– спросил Женька.
– - Почти шесть лет. Мне только теперь свиданку дали.
Оксана вздохнула.
– - Я ему письма пишу - как и положено, раз в месяц. А он не отвечает. Может у Саши командировка штрафная, а может, не хочет писать....
Женька задумался, пытаясь отыскать нужные утешающие слова.... и не нашёл их. Оставалось только молчать и смотреть на осунувшееся лицо Оксаны, которая, не спеша, вылила в стакан остатки водки.
– - Что бы замуж выйти, - мрачно пошутила она.
– - Замуж? Ладно тебе, - так же мрачно улыбнулся Малахов.
– - Ладно, - согласилась Оксана.
– Уже раз сходила.
Она поставила стакан на столик.
– - Увидишь Сашку, - примирительно сказал Женька.
– И всё наладится.
Оксана троекратно постучала по дереву столика, едва не опрокинув стакан. Её сердце сбилось с ритма от одной простой мысли, что в её жизни может что-то наладится.
– - Тьфу-тьфу-тьфу, - плюнул Женька через плечо.
– И всё?
Оксана пожала плечами. Рецепт счастья не был ей известен.
– - Всё, -
– - Я тебе дам адрес, - глухо, будто прощаясь, сказал Женька.
– Напиши мне. Обязательно напиши. Может, я помогу если что....
Оксана зевнула. От выпитой водки и тёплого СВэшного купе её разморило. Веки начали слипаться сами по себе, - она даже как-то и не услышала это скользкое "может" в глухом Женькином голосе.
– - Не надо, Женя, - пробормотала она.
– Лишнее это. Ты только навредишь себе. Если б знать, что Сашка живой да здоровый.... Мне больше ничего не надо. А знаешь я и взаправду верю, что все, в конце концов, будет у нас с Сашкой будет хорошо. Ведь должно быть в жизни ну хоть какое-нибудь счастье? Ведь не век же мне за собой горе на закорках таскать?
– - Да что ты, - как можно ласковее сказал Малахов.
– Будет у тебя счастье. Время сейчас такое.... Если б не война было б у нас одно счастье. Переживём, Оксана. Дождёмся.
– - Хотелось бы ....
– вздохнула Оксана.
– Я вот часто думаю, что не война это виновата. Совсем не война. Горе, оно в каждом человеке есть. И у каждого - своё, хоть на донышке, а есть. А если есть горе, должно быть счастье? Ведь так?
– Так.
– - А у меня всего этого до полных краёв, - Оксана прикоснулась кончиками пальцев к стеклу гранёного стакана, в котором плескалась водка.
– И счастье тогда, обязательно должно быть таким же?
Женька не ответил.
– - Всё одно к одному.... Вот приеду к нему, а он откажется, как мне дальше жить?
На глазах Оксаны блеснули. Ей стало невыносимо одиноко. Женька обнял её - пьяную и грустную.
– - Да не переживай ты так, - сказал он.
– Всё будет хорошо.
Оксана согласно кивнула.
– - Ешь шоколад, - предложил ей Женька.
– Сладкое от всего помогает.
Беззвучно хлюпая слезами, Оксана захрустела обёрткой пятидесятирублёвого "Театра". Часы на её тонком запястье показывали без двух минут шесть. Оксана сглотнула горечь нечаянных слёз и уткнулась лицом в мягкий ворс Женькиной шинели.
– - Оксана, милая, ну что ты, - быстро зашептал Женька.
Скорый неумолимо нёс их к конечному пункту назначения.
Пазевальк, дивизионная гауптвахта. Август 1945 года.
Вот уже пять недель кряду Сашка Журавлёв маялся в скуке на дивизионной "губе" в ожидании своего приговора. С трибуналом в политоделе дивизии опять что-то не заладилось. Сперва прокурор ждал полного выздоровления Сашки, потом у трибунала нашлись более важные для рассмотрения дела, и про Сашку забыли. Вот и приходилось маяться от скуки в пыльной камере, где кроме нар и выносной деревянной бадьи-"параши" был тяжёлый стол из тёмного полированного дерева и книжка без обложки, пестревшая старославянскими ятями и ижицами. Пространное описание жития российских святых одновременно было и туалетной бумагой и средством культурного досуга заключённых на гауптвахте.