Подполковник никому не напишет
Шрифт:
– - Меня к тебе ненадолго отпустили, - вытерев слёзы сказала Оксана.
– Только на час.
Она виновато посмотрела Сашке вглаза и провела пальцами по шероховатым, грубо намотанным бинтам. Они были мокрыми от слёз.
– - Ок-са-на, - выдавил из себя по складам Сашка и в спешке теряя гласные просипел:
– Прости....
Оксана крепче обняла мужа.
– - И ты меня прости. Очень прошу - прости, Саша, я.... Я не знаю, что тебе сказать.
Сашка встал, отряхнув пыль с колен, и растерянно застыл в центре камеры, щурясь от яркого закатного света, пыльными
Оксана терпеливо смотрела на Сашку.
– - Саша, - шепнула она.
– А я ведь понимаю, что ты мне говоришь. Спасибо тебе, Саша, за ласковые твои слова. Соскучилась я по твоей ласке.
Она вздохнула.
– - Саша люблю я тебя, очень люблю. Потому и слышу, что ты мне говоришь.
Она опустила глаза, нервно теребя край выцветшей косынки и совсем тихо попросила:
– - Поцелуй меня Саш, а?
Островский сжался валетом на узком прямоугольнике нар. А Сашка не замечая своего сокамерника, несмело, словно мальчишка, прикоснулся марлей бинтов к губам Оксаны, зажмурившейся от ожидания. Сашкино прерывистое дыхание обожгло Оксану, которая робко обняла мужа.
Островский, лежавший неподвижно, резко вскочил и бросился к окованной двери.
– - Надзиратель!
– урка бешено замолотил кулаками по тёмному кровельному железу.
– Надзиратель! Да где же ты, ёшкин кот. Открой сука!
Сашка не обращая внимания на беснующегося сокамерника, осторожно прикоснулся пальцами к гладкой и прохладной коже Оксаны. Его дыхание, хрипло вырывавшееся из-под узкой щели бинтов, тёплым воском стекало по её щекам. Сашкины чуткие пальцы заворожено прочертили странный узор на шее Оксаны. Она покорно замерла, закрыв глаза, переполненные солью слёз. Сашка с протяжным всхлипом втянул в лёгкие пыльный воздух.
– - Надзиратель!
– продолжал неистово орать Островский.
– Да, где же ты, падла....
В двери открылось округлое окошко глазка. Тёмный, неподвижный зрачок тюремного вертухая с упрёком уставился на взбеленившегося блатаря.
– - Ну?
– глухо спросил дежурный надзиратель.
– Чего вам?
– - Сознаться хочу, - боязливо выдохнул Островский, через плечо оглянувшись на целующихся Сашку и Оксану.
– В убийстве сознаться, полностью и чистосердечно. Веди к следователю. Сейчас же!
Старшина за тюремной дверью громко зевнул.
– - Да ну?
– нисколько не удивился он.
– Прям щас и решили?
– - Выведи меня из камеры, - понизив голос попросил Островский.
– Неужели не видишь, дубина? Им одним побыть надо. Его ж, может быть завтра в расход выведут. Ему ж "вышак" ломится. У тебя камеры пустые есть?
– - Есть, - равнодушно раздалось из-за двери.
– - Ну так выведи меня из камеры на полчаса, - попросил Островский.
– Или веди к следователю.
– - Нет никого в следственной части, - сказал как отрезал вертухай и захлопнул круглое окошко дверного глазка. Мерный звук его скрипящих шагов заполнил пустой тюремный коридор.
– -
– Зарежу, блядь буду! Волк позорный! Ты что же сука делаешь!
Сашка не замечая присутствия Островского, который гулко бухал кулаками по кровельному железу двери, нежно прижал горячую ладонь к щеке Оксаны, замершей от его ласковых прикосновений. Повинуясь Сашкиным шершавым ладоням, она гибко, по-кошачьи выгнулась на жёстких досках тюремных нар. Сашка, наклонившись вперёд, плотнее прижался мокрой от слюны повязкой к сухим губам Оксаны. Островский отрвался от двери и забрался на свои нары, с головой укрывшись рваным солдатским одеялом.
– - Саша, - дрогнув, одними губами, прошептала Оксана.
– Саша, милый....
Сашкины ладони соскользнули с шеи на её плечи, потом на грудь. Оксана вцепилась в старую, давно не стиранную гимнастёрку, горячо дыша и прижимаясь к марлевой повязке. Сашка, шурша марлей, торопливо целовал её спутанные, пахнувшие хвоей и хозяйственным мылом, волосы. Купаясь в нежных, неумелых поцелуях мужа, Оксана сама расстегнула одну из стеклярусных пуговичек на своей блузке. Мокрая от пота Сашкина ладонь забралась под складки её юбки.
Плавный взмах ресниц Оксаны очертил дугу над синими тенями её глаз.
Ещё один взмах.
Ещё.
Оксана широко открыла свои глаза. Её блузка распахнулась как выбитые двери. Секунды потекли мимо них как искры, бесследно сгоравшими в пустоте. Сашка резко, прерывисто дыша, прищурился от боли в правой половине лица.
Оксана сдёрнула со своих загорелых ног юбку.
И Сашкин стон прозвучал тоскливым, неприятным эхом и беззвучно угас в сумраке тюремной камеры. Островский сильнее укутался в одеяло.
– - Саша, - прошептала Оксана и время остановилось. Оно стало, перестав биться в корпусах часов, замерло, остановив поступающую амплитуду движений маятников и маховиков. Гладкая нагая кожа Оксаны загорелась алыми отблесками заката, пробившегося сквозь узкие щели в маленьком оконце камеры. Грубое солдатское одеяло своим жёстким ворсом оцарапало голую спину Оксаны.
Сашка глубоко вздохнул.
Влажный шёпот Оксаны заставил его зажмуриться, чтобы не встретиться с ней взглядом. Её растрёпанные волосы обожгли своим прикосновением его плечо и грудь.
Они надолго затихли, нарушая тишину только шорохом осторожных полувздохов и охающими плывущими в тишине по течению всхлипами. Одеяло сбилось под ними в твёрдый комок, повинуясь мерному ритму, срывающейся на стоны поступи. Босые ноги Оксаны елозили по тёплым сосновым доскам, тюремных нар.
Островский неподвижно лежал, скорчившись в своём углу.
Под потолком бесшумно вспыхнула жёлтым светом тусклая электрическая лампочка. Камера наполнилась синими холодными тенями, которые пахли сгоревшими осенними листьями. До осени было уже рукой подать. Оксана привстав натянула на мокрые от пота бёдра юбку. Её мужчина, полностью обнажённый, мокрый от пота, обессилено растянулся во весь рост на нарах. Набросив на плечи блузку Оксана положила голову на его голую грудь. Частое дыхание Сашки взметнуло вверх её светлые волосы.