Подпольная империя
Шрифт:
Я внимательно его осматриваю и делаю осторожное предположение:
— Зашился?
— Тьфу на тебя, — мрачнеет он. — Почему зашился-то? Просто завязал и всё. Не пью больше.
— Молодец, — киваю я, — рад, что ты внял голосу разума. Поздравляю. Давай письмецо-то от дщери твоей.
Он протягивает конверт, и я не глядя запихиваю его в карман.
— Про Фрица я могу сообщить оперативные данные, прошу их учесть, при планировании задержания.
— Ладно, — соглашается Рыбкин, — давай свои данные.
— Завтра или
— Ну-ну, пёс, — хмыкает он. — Беги уж, читай.
Действительно, мне не терпится прочитать это послание, но у дома меня поджидает смурной тип с железными зубами.
— Здорово, Бро, — цедит он. — Давай бабки.
— Скажи Киргизу, что я не успел собрать, — отвечаю я. — Будут дня через два, но сразу тридцать. Скажи, Цвет всё разъяснил. Бабло будет. Сумеешь запомнить?
Он сплёвывает под ноги:
— Сумею. Только это ещё не всё.
— Ну, а что ещё?
— Тебя Парашютист вызывает.
— Вызывает? — хмурю я брови. — А кто такой Парашютист, чтобы меня вызывать?
— Твой новый батя, ёпта… Прыгай в тачку.
Он кивает на “Копейку”, стоящую рядом и вылезающего из-за руля бугая.
— Да мне похеру ваш Парашютист, — отвечаю я.
— А ты ему походу не похеру, — пожимает плечами железная челюсть. — Лезь в тачку.
15. Шкуры неубитых медведей
Я, конечно, как колобок — и от бабушки могу уйти, и от дедушки. Но надо ли? Может, в свете последних событий стоит узнать, чего он хочет, Парашютист этот? Как-то странно он ведёт себя. В прошлый раз, когда мы виделись, он едва в штаны не наделал, а сейчас явно нарушает директиву Цвета и приближается ко мне ближе, чем ему разрешено.
Возможно, там хороводит мой “друг” Киргиз. Что же, посмотрим…
— Ну, ладно, — равнодушно говорю я и пожимаю плечами. — С собакой догуляю, домой её заведу и поедем.
— В тачку, сказал! — наседает серебряная челюсть. — Плохо слышишь, что ли? Или не догоняешь просто?
— Я-то, хорошо слышу, и даже догоняю неплохо, а вот ты походу имеешь когнитивное расстройство. Я же тебе ответил. Значит услышал, то, что ты сказал, правильно?
Я усмехаюсь и поворачиваю в сторону.
— Э! — бросает мне в спину зубастый и, догнав в один, шаг хватает за плечо.
Радж этого допустить никак не может и поэтому моментально оказывается рядом. Он начинает злобно рычать и лаять.
— Тише, Раджа, тише, — успокаиваю его я и, резко повернувшись, сбрасываю руку с плеча. — Ещё раз прикоснёшься, сломаю, авторитетно заявляю.
Для убедительности я заламываю руку зубастому, поворачивая его, как балерину, на сто восемьдесят. Бугай из-за руля устремляется ко мне, но я отпускаю серебряную челюсть прежде, чем тот приближается. Биться с ними я не собираюсь.
— Или ждёте, или сваливаете, всё просто, — говорю я и, как коня,
Вернувшись через пятнадцать минут, вижу понурых бандосов, ждущих у моря погоды. По моим соображениям, мочить меня Киргиз ещё не готов, поскольку деньги ему, действительно нужны. Так что, посмотрим, чего он хочет.
— Мам, покорми, пожалуйста, Раджа. Я отойду ненадолго, — кричу я, запуская пса домой, и возвращаюсь во двор.
Подхожу к машине и забираюсь на заднее сиденье. Мои сопровождающие тоже садятся в машину. Один — за руль, второй — на место переднего пассажира.
Едем по вечернему городу, правда совсем недолго. Сначала по прямой по 50 лет Октября в сторону больницы, где я лежал с Платонычем. Если честно, такое чувство, будто прошло уже сто лет с тех пор… Потом сворачиваем к Крытому рынку и останавливаемся у “Волны”. Это ресторан. Насколько мне известно, далеко не самый лучший.
Это потом, в оптимистичные двухтысячные здесь на некоторое время воцарится гастрономический дух, и каким-то ветром сюда занесёт французского шефа. Правда, еда будет странной и не совсем французской, зато очень дорогой. Но до этого ещё дожить нужно. Ну, а сейчас здесь дух не гастрономический, а базарный. Близость рынка и обилие удачливых купцов из среднеазиатских республик, а также странная, вокзального вида публика, тусующуюся вокруг, всегда рисовали в моём воображении картины из Ростовской жизни. Ростов-папа и всё такое. Как там в песне поётся, “В Ростове шикарные плюхи” …
Мы выходим из машины и идём почему-то не к главному входу, а за угол. А там, пройдя через служебный вход, двигаем по тёмному коридору с крашеными стенами и бетонным полом. Потом мы неожиданно оказываемся на большой и шумной кухне. Стены здесь обложены белым кафелем, повсюду снуют люди в поварских куртках и колпаках, горят конфорки большущих газовых плит, а внушительных размеров электрические котлы парят как пробуждающиеся вулканы.
Мы, как ни в чём не бывало проходим через кухню, преодолевая завесу из пара и запаха солянки. Выходим в вестибюль с туалетами и проходим в дверь с надписью “Не входить”. Это небольшой салон или кабинет. В центре стоит стол, покрытый белой скатертью, плотно заставленный блюдами с едой и бокалами. У стены стоит немного просиженный диван с пёстрой обивкой и такое же кресло.
За столом сидит Парашютист.
— Какие люди, — довольно скалится он. — Я уж думал, что ты не придёшь. Что так долго?
Он делает знак моим конвоирам, они отходят в сторонку и садятся на диван.
— Присаживайся к столу, Бро, — продолжает он. — Бери, что на тебя смотрит. Угощайся.
Я сажусь, но на еду, разумеется, не обращаю никакого внимания. Смотрю на Парашютиста, ожидая объяснения.
— Да ты угощайся, чё стесняться-то? Я же тебя приглашаю.
— Так это приглашение было, — усмехаюсь я, — а я думал требование.