Подручный смерти
Шрифт:
– А это Рон, – продолжил Ральф, пнув меня по ноге. – Он смотритель в «Крокодильем домике».
– В «Рептильем домике», – поправил Рон.
Ральф пропустил его слова мимо ушей.
– С 1968 года. Знает всякие интересные вещи про животных.
– А в тридцатых там работал мой папа, когда еще только построили «Пингвинью заводь».
– Точно, Рон. – Он снова пнул меня. – Так что ты в надежных руках.
Будто в подтверждение своих слов они подхватили меня с двух сторон и пронесли минут десять без остановки, уронив лишь дважды, после чего в обоих случаях вежливо извинились.
Если
– Приехали, – сказал Ральф. – Скидывай его.
Они опустили меня на холодный цементный пол. Все тело ныло от тупой боли, промасленная тряпка вызывала тошноту. Я снова стал отчаянно дергаться и звать на помощь. В ответ на мои приглушенные крики откуда-то снизу, в нескольких ярдах слева от меня, прозвучал протяжный, леденящий душу рев.
– Это Герти, – сказал Рон. – Она темперамур… температурная… Короче, дура она двинутая. – Он засмеялся. – Прям как моя женушка.
– А ты в курсе, что рев аллигатора слышен за милю? – спросил у меня Ральф. – Скажи ему, Рон.
– Точно.
– А ты знаешь, что слово «аллигатор» произошло от итальянского «ящерица»?
– Это я давно знаю, Ральф, – сказал Рон.
– Я не к тебе обращаюсь, – сказал Ральф.
В глубине сознания, вопреки всему этому ужасу, я не мог избавиться от мысли, что у нас с Ральфом много общего. Эми, склонность к мелочной эрудиции, тяга к извращениям, бесчестность… И чем больше я думал об этом, тем отчетливей понимал, что не такие уж мы с ним и разные. Я снова закричал от ужаса, чем еще сильнее разъярил рептилию, ожидавшую своего полуночного пайка.
– Э, потише, дружок, ладно? – сказал Рон. – Здесь, в зоопарке, восемь тысяч животных. Не расстраивай их.
– Лучший способ его заткнуть – прикончить побыстрее, – сказал Ральф.
И вот как это случилось. После короткой перепалки, кому браться за ноги, кому за плечи, Ральф и Рон подхватили меня, раскачали и швырнули в загон с аллигаторами. Я упал в скрюченной позе, и все спинные и шейные нервы до единого послали в мозг безнадежные сигналы мучительной боли. Однако боль длилась недолго, и последнее, что я запомнил перед тем, как проснуться в гробу, – две громадные мощные челюсти, сомкнувшиеся на моей правой ноге, и леденящий рев первобытного чудовища.
Остается загадкой, как меня сложили обратно и сшили, и не менее странным кажется тот факт, что крокодил отгрыз лишь шесть мелких отростков. Или я ему показался невкусным?
Но вот что самое обидное: если бы я знал, как умер, соседи по кладбищу относились бы ко мне с гораздо большим уважением.
Кладовка
Я проверил, на месте ли ампула, открыл дверь спальни и направился к заднему выходу. Но только повернул ручку двери, как услышал позади себя громкий стон. Я обернулся и увидел, что из своей комнаты, пошатываясь, выходит Война. Он держался руками за голову и кивками подзывал меня.
– Я так и думал, что это ты. – Пока я подходил, он массировал виски. – Башка проклятущая, извела всего.
– Что случилось?
– Выкинули ночью с третьего этажа. Кучка недоношенных комиков.
Он снова застонал и опустился на колени. Я заглянул через его плечо в комнату. Почти все в ней было кроваво-красным – кровать, покрывало, ковер, лампа, потолок, два шкафа и стол. На стенах висели красные книжные полки, на которых стояли каталоги оружия, справочники по самообороне, истории мировых конфликтов, военные фотоальбомы и карманные руководства по стратегии. Единственный не красный предмет – большой двуручный меч – находился справа от двери.
– Интересная цветовая гамма, – кивнул я на комнату, – вам подходит.
– Спасибо… Но когда трещит башка, хуже некуда.
Он продолжал тереть виски.
– Вы где-то пропадали последние дни. Как глаз?
– Нормально. – Он простонал чуть сильнее, вспомнив о ветке.
– Вы меня зачем-то звали?
Он уперся своим мощным большим пальцем в подбородок и почесал бороду.
– Да нет, вроде… Просто хотел пожелать удачи. Тебе она пригодится.
И протянул мне руку. Когда я пожал ее, он едва не сломал мне оставшиеся пальцы.
Я спустился в подвал: семь ступенек – и сад, поворот, еще семь ступенек – и сам подвал. Когда я открыл дверь, в ноздри ударил резкий запах могильного разложения. Я прокашлялся, двинулся вдоль стены в поисках выключателя и несколько раз наткнулся на что-то холодное и склизкое, прежде чем нашел его шнур.
Мое ожившее сердце колотилось. Я дернул за веревочку.
И стал свет.
По периметру располагались деревянные полки, и с полок торчали бледные ноги: землистые трупы были сложены ровными рядами в семь этажей. Сотни ног – одни разложившиеся, другие свежие; одни с культями, другие с пятью пальцами; одни покрыты кожей, от других остались лишь кости. Сплошные ряды мертвых тел зловеще поблескивали под тусклым светом единственной лампочки.
– Кто тут?
Голос был невыразительный, словно кряканье утки. Доносился откуда-то справа, близко от входа.
– Друг, – ответил я – Ты где?
– Тут.
То есть в темном углу, на третьей полке снизу, где подергиваются бледные ноги.
– Тебе чего?
Не ответив, я обогнул стол с двумя стульями, стоявшие в центре комнаты, и пошел прямо на голос. Я заметил, что каждая полка разделена на выдвижные секции, по одной на труп. Я ухватился обеими руками за его полку.
– Ты чего?
Я потянул ее. Бегунки взвизгнули.
– Не трогай меня.
Я выкатил тело на свет.
И снова наш четверговый клиент. Он лежал на спине, в одежде, которую мы на него тогда натянули. Его тело было еще относительно свежим – бледное, холодное, с редкими трупными пятнами, но разило от него просто невыносимо, словно застарелым потом.
Его лицо расплылось в плотоядной ухмылке сексуально извращенного паяца, но глаза были закрыты.
– Чего надо? – повторил он. Губы его двигались, но оскал оставался неизменным.