Подснежник

Марбург Марина

— У-у, как мрачно! — протянул музыкант, вновь забираясь в дебри лунного света. — Похоже, мои слова упали на благодатную почву, да только не той стороной проросли. Кое в чём вы правы. Дружба — это некий компромисс, от которого все участники чего-то ждут. Но только не все дожидаются. Есть, конечно же, есть это чувство, но в идеале оно так редко встречается, что можно подумать обратное. Вот и всё.

Дьюар задумчиво потёр шею:

— Да, наверное, так и есть. Наша, например, с вами дружба.

— Может быть, — кивнул Селестен, — если

не вдаваться в детали. Но в дружбе самое скверное то, что она когда-нибудь заканчивается.

— Но наша-то нет? — Ален тревожно приподнялся на локтях.

— И наша тоже. В своё время. Закончится, когда мы расстанемся, — спокойно и рассудительно ответил Труавиль.

— Но по крайней мере это не скоро будет?

— Как знать, — только и сказал музыкант, но, заметив беспокойство во взгляде лежащего, добавил: — Я останусь, пока я буду вам нужен.

— Вы мне всегда будете нужны! — с горячностью воскликнул Ален.

— Ален, будьте реалистом.

— А если я не хочу?

Юноша в который раз улыбнулся и начал сонату заново:

— Жизни всё равно, хотите вы или нет. Но всё в ней подобно этой сонате когда-нибудь кончается. Можно начать играть её снова, но это будет другая, а к прежней уже нет возврата.

— Неправы вы, Селестен!

— Прав, и вы это знаете, только не хотите признавать, — парировал юноша. — И понять не хотите, что впереди у вас ещё много всего. Вся жизнь! Знаю, что вы скажете: ничего подобного, на всём крест… И почему вы так в этом упорствуете?

— Это вы не реалист, Селестен! — заявил Дьюар. — Я-то смотрю на вещи реально. А вы меня уверяете, что всё впереди.

— Давайте-ка эту тему опустим, — предложил Труавиль, ничуть не рассердившись на тон больного. — Нам друг друга не переубедить, а значит, это дело бесполезное. Может, впоследствии что-нибудь и изменится, а пока — нет.

— Хорошо, — согласился Дьюар. — Не будем переходить на частные темы. Поговорим о…

— …о друзьях?

— Да.

— Ну хорошо. Тогда я вам кое-что прочту из Библии? — Селестен вопросительно наклонил голову.

— Но у вас же нет с собой книги?

— Я знаю её наизусть, а вам будет полезно послушать. Верный друг — крепкая защита: кто нашёл его, нашёл сокровище…

— Это вы, вы, Селестен! — перебил его Дьюар. — Вы это сокровище!

— Ален! — Селестен смутился. — Зачем вы так? Мне не по себе, когда вы такое говорите и так смотрите.

Ален поспешно отвёл глаза:

— Простите, пожалуйста, Селестен.

Юноша вновь заговорил, но с запинкой:

— Друг не познаётся в счастье. Так зачастую и бывает, Ален, и с вами подобное случилось. Может, дело в том, что это были не друзья, а лишь так называемые друзья? Бывает друг по имени только другом, а на самом деле… — Тут Селестен вздохнул: — Моя речь не слишком последовательна, правда?

— Напротив! — Ален не хотел признавать, но он почти не слышал того, что говорил Труавиль, — пожалуй, только самое начало, — а просто любовался

его фигурой, лицом и движениями, восхищался им…

Дьюара немного беспокоила эта одержимость. Селестен был как наркотик, прочно влившийся в его кровь. В принципе, Ален был не против, но… как-то странно было ощущать в себе его присутствие.

До встречи с этим хрупким юношей мужчина не понимал богему. Ему были совершенно непонятны её законы и отношения, её вызов, брошенный пресному светскому обществу и фальшивой куцехвостой морали. А теперь вдруг понял: если забьётся сердце, какая разница, в чьей груди? Главное, что бьётся. Какая разница, что и к кому ты чувствуешь? Важно, что вообще чувствуешь. Что-то внутри ожило и больше, по-видимому, не собиралось умирать.

— Какое счастье, Селестен, — проговорил Дьюар в экзальтации, — что мы с вами встретились!

Ресницы Труавиля взметнулись вверх в недоуменном движении.

— В самом деле?

— Да.

Ален не стал рассказывать ему о том, что чувствует, поскольку боялся этим смутить музыканта, да и самому это вслух произнести тоже было сложно по многим причинам. Вместо этого Дьюар сказал:

— Да, это замечательно. Вы меня отрезвили и заставили снова хотеть эту жизнь. В любом случае, даже если (а так оно и будет) я не встану никогда, я вам бесконечно благодарен.

— За что же вы меня благодарите? И таким тоном, точно со мною прощаетесь? — Юноша пожал плечами. — Я ничего особенного не сделал ещё.

В этом «ещё» прозвучала пощёчина в лучшем смысле этого слова — пробуждающая надежду.

Ален опустился на подушки и попросил:

— Сыграйте ещё, Селестен.

Юноша бросил взгляд на часы:

— Боюсь, что моё время уже истекло.

— Хоть ещё пять минут! — практически взмолился мужчина.

Труавиль сделал неопределённый жест рукой.

— Пожалуйста!

— А как же передозировка?

— Оставьте же, наконец, вашу медицинскую сухость! — вполне справедливо возмутился Дьюар. — Вы же не…

Тут Ален осёкся, поскольку вспомнил, что каких-нибудь полчаса назад сам сравнил Селестена с наркотиком, входящим в кровь.

— Я не — кто? Ну же, не стесняйтесь, ответьте, — подтолкнул его кивком Труавиль.

— Вы же не наркотик.

— Музыка иногда может им быть. — Юноша закрыл крышку фортепьяно. — И люди тоже. Но это, конечно, не наш с вами случай. Я не опий, да и вы не наркоман. Персонификация здесь ни к чему.

— Ни к чему, но… поймите, Селестен, насколько это для меня важно. Вы в состоянии сыграть что-нибудь ещё раз, в то время как я… А я чертовски люблю музыку, Селестен. До смешного! — Ален приподнялся. — Видите? Приподняться на локтях — вот всё, на что я теперь способен.

— Нет, не всё.

— Всё.

— Не всё, и не спорьте! — Селестен встал и взял пустой поднос. — Вы способны на гораздо большее. В том случае, если поверите в это.

— Не уходите, Селестен! — с мольбою проговорил мужчина.