Подснежник

Марбург Марина

Каждое утро начиналось одинаково. Где-то часов в десять женщина, для формальности стукнув в дверь, входила в комнату, говорила своим певучим голосом «доброе утро» и раздёргивала шторы. Солнечный свет радостно врывался в полутёмную спальню, несмотря на протесты Алена: он уже отвык от яркого света, и глаза у него начинали болеть.

Мадам Кристи пропускала его ворчание мимо ушей. Она прекрасно знала, что он чувствовал, и всеми силами старалась помешать ему впасть в отчаянье. Она, словно бы не замечая его недовольства,

распахивала окно, чтобы впустить свежий воздух. Эти прохладные потоки меняли настроение Дьюара в лучшую сторону, он вдыхал воздух полной грудью…, но на лице его появлялась грусть: это всё, на что он мог рассчитывать.

«Мне теперь никогда уже не выйти на улицу, — думал Ален, нервно сцепляя пальцы и бледнея, — не гулять в саду, между источающих аромат кустов, по росным травам…»

Мадам Кристи прерывала ход его мыслей (о которых, несомненно, догадывалась) тем, что начинала говорить о каких-то домашних проволочках.

— Мадам Кристи, вы же прекрасно знаете, что я всецело полагаюсь на вас, — перебивал её Дьюар и после молчания добавлял, с благодарностью глядя на женщину, смахивающую пыль с фортепьяно в углу: — Благодарю вас за всё, что вы делаете для меня.

Мадам Кристи быстро поворачивалась к лежащему и, возразив: «Ничего особенного, господин Дьюар», принималась за «уборку» его самого.

— Ах, оставьте! — с лёгким раздражением вздыхал Ален, когда она расчёсывала его спутанные золотистые волосы. — К чему всё это? Всё равно я уже конченый человек.

— Не говорите так, господин Дьюар! — Женщина болезненно морщилась, слыша это. — Ну зачем вы так говорите?

— Но ведь это правда. — Ален с грустью смотрел в её глаза и читал в них сострадание. — И почему это случилось именно со мной? За что?

Мадам Кристи в каком-то порыве почти материнской жалости не удержалась и погладила его по голове. Ален в удивлении поднял на неё глаза. Женщина заговорила, с силою произнося каждое слово, точно хотела, чтобы он запомнил её речь на всю жизнь:

— Жизнь не одни розы. Помимо прекрасных шёлковых бутонов есть и шипы, господин Дьюар. Жизнь подбросила вам испытание, и суровое. Но ваша задача — выйти из него с честью, как и подобает дворянину. Не нужно спрашивать за что, потому что вы всё равно не найдёте ответа. Все мы под Богом ходим, и Богу было угодно, чтобы всё получилось так, а не иначе. И Бог один…

— Мадам Кристи, — перебил её Ален, и глаза его увлажнились, — но чем же я перед Ним провинился?

— Вы ни в чём не виноваты, и никто не виноват, — категорично сказала мадам Кристи, расчёсывая его непослушные кудри. — Вспомните Священное Писание! — И она нараспев, с фанатичным воодушевлением продолжала: — «Господь испытывает праведного». И грядёт конец испытаниям!

Дьюар смотрел прямо перед собой, почти не мигая и ни слова не говоря в ответ. Потом он вздрогнул, словно что-то его

пробудило, и сказал:

— Конечно, грядёт. Со смертью все испытания оканчиваются.

— Не говорите о смерти! — Она вспорхнула как испуганная птица.

— Но разве я не прав? Для чего мне жить? Где смысл моей… нет, даже и не жизни. Разве это жизнь? Существование. Я существую, и то только благодаря вам, мадам Кристи. А случись так, что вы меня покинете? Всё тогда же и кончится. Без вас я совсем беспомощен. А вы… вы заботитесь обо мне как о своём сыне, мадам Кристи, и я бесконечно вам благодарен. Но уйдёте вы — всё это тоже уйдёт, и я опять стану никому не нужен и зачахну, в конце концов, в этой комнате…

— Замолчите, господин Дьюар! Вы же прекрасно знаете, что я вас не покину. Я покину вас лишь тогда, когда вы более не будете во мне нуждаться, когда минует нас чреда испытаний.

От этого «нас» мужчина прослезился.

— Добрая, добрая мадам Кристи! — сдавленно, с волнением в голосе произнёс он, завладев её морщинистой рукой и целуя её. — Но ведь эти муки вечны. Я никогда не встану, и нет мне спасения.

— Вытрите слёзы, господин Дьюар. Слёзы — удел слабых, удел женщин. Удел мужчин — борьба. Вера спасёт вас.

На её последнюю фразу Дьюар непонимающе пожал плечами:

— Что вы хотите этим сказать, мадам Кристи?

— Я ничего не хочу сказать, я только говорю, вот и всё, что вам следует сильнее верить в себя, господин Дьюар.

— Что, — как ни был подавлен больной, он не удержался от иронии, — это излечит мою спину?

— Нет, вашу душу, — спокойно и серьёзно ответила она, высвобождая руку.

Усмешка замерла на устах Алена. В её голосе была такая тихая торжественность, что смеяться над этим было бы непростительной вольностью и могло прозвучать оскорблением.

— Простите меня, мадам Кристи, — только и сказал он, краснея до корней волос.

Женщина ободряюще улыбнулась:

— Просто подумайте над моими словами. Сдаться — вас недостойно.

Она дальше занялась уборкой, а Дьюар искоса наблюдал за ней, думая: «Она ведь прекрасно знает, что мне ничто не поможет. Её слова лишь утешение. Душа… Есть ли она у меня — это ещё неизвестно. А вот тела моего уже нет. Наполовину».

Ему стало прохладно, так как ветер за окном усилился, и он попросил:

— Мадам Кристи, закройте, пожалуйста, окно. Мне дует.

— Хорошо, господин Дьюар.

Женщина подошла к окну, взялась за ставни и вдруг страшно вскрикнула, отступила на шаг от окна и схватилась рукой за сердце.

— Что с вами? Вам плохо? — Ален приподнялся на локте в страхе, что она может упасть в обморок, настолько белым было её лицо, а помочь ей будет некому.

Впрочем, женщина совладала с собой, хотя видно было, что это давалось ей с трудом, и закрыла окно на задвижку.