Подсолнух
Шрифт:
— Какой? Да вот такой же, как ты… годок небось твой… Собак любил до одурения. На заставу-то со своей овчаркой и поступил. Обнимет ее, бывало, за шею и смеется счастливым таким смехом… На один только
Терентьич с беспокойством вгляделся в посеревшее вдруг лицо юноши. Никита попросил шепотом:
— Пожалуйста, откиньте штору. Мне… душно.
Аким Терентьевич поспешно отдернул штору, выключил ночник. Сотни любопытных звезд приникли к больничному окну. Казалось, само мироздание шлет свое участие. Никита, не отрываясь, глядел на искрящееся синее небо и чувствовал, как неотвратимо собирают остатки своей разрозненной армии ненавистные большеголовые спички. Он до дурноты ощущал свое бессилие против их вторжения… Переборов поднимающуюся тошноту, Никита попытался улыбнуться Терентьичу. Непослушные губы скривились в бессильной гримасе.
— У меня… была… одна знакомая, — произнес он срывающимся шепотом. — Так она утверждала, что у каждого человека есть своя звезда. Меня она тоже… наделила звездой… Чуть правей хвоста Большой Медведицы… есть маленькая яркая точечка… у нее даже свет колючий… Моя знакомая… считает, что пока человек жив, он получает энергию от своей звезды… а когда жизнь кончается, то звезда падает на землю… или тает… Моя знакомая…
Полчища спичек, сомкнувшись плотными рядами, обрушились на Никиту. Их было такое множество, что через мгновение они слились в непонятное коричневое месиво… Никита стиснул зубы и, собрав остатки сил, бросился на исчезающую за сопкой спину…
Аким Терентьевич вышел на больничное крыльцо и только тогда сдернул с усов марлевые чехлы. Свежий предутренний ветерок захолодил разгоряченный лоб старика.
Возле крыльца, прямо на земле, сидела Даниловна. Обратив черное лицо к небу, она жадно выискивала на его синем бархате какой-то лишь ей одной ведомый знак.
Терентьич тяжело привалился к перилам крыльца, тоже поднял голову вверх.
Чуть правей хвоста Большой Медведицы медленно таяла, теряя свой колючий блеск, крошечная точка звезды.