Подвиг продолжается
Шрифт:
Узнал Федька, что живет Цыган на квартире, оказывается, совсем недалеко от него — Федьки, и что, кроме старой бабки, у него никого нет. Есть, конечно, отец, но он на фронте, а где точно — неизвестно.
И Федька тоже разоткровенничался. Провожали они друг друга от одного дома к другому раз пять и разошлись уже в полночь...
Федька оглядывает посеревший лес, ухмыляется одобрительно. Это он вспомнил, как милиционер Черненко сказал ему вчера: «А что если Цыгана — к нам, бригадмильцем?.. Вы же приятелями стали, говоришь...»
На этом месте Федькины размышления и были прерваны.
Но треск повторился. Кто там? Что там? Федька судорожно сжимал винтовку в руках, не решаясь ни пойти к кустам, ни подать голос. Птица какая-нибудь, сова, может... А он орать начнет! Вот потеха будет!
Через кусты терновника, так густо разросшиеся, что даже, оголенные осенью, они были, словно стена, непроницаемы, Федька все же различил какую-то неясную тень. «Кажется, человек, — тревожно застучало сердце. — И чего-то качнулся, будто прячется». Федька, направив ствол винтовки в терновник, крикнул звонким от волнения голосом:
— Кто там?
Вопрос прозвучал как-то по-домашнему, как если бы Федька сидел дома и в дверь постучали, а он спросил: «Кто там?»
Тень перестала двигаться, но выпрямилась в полный рост. Наверно, Федькин домашний вопрос все же этого «кого-то» напугал, и наверное, своей неожиданностью.
— Стрелять буду, — дрогнувшим голосом крикнул Федька.
Он, конечно, совсем не готов стрелять в человека, и если сделает это — больше с испугу. Но Федька уже сказал страшные холодные слова. Промелькнуло в голове сомнение: «Не сумею выстрелить. В человека ведь». Да и стрелял он до того всего несколько раз, из мелкокалиберки. С военруком выходили за Песчанку, в степь, и стреляли. В консервную банку, на расстоянии пятидесяти метров. Один Толяй Зубанев умудрился попасть в цель, да сам преподаватель-военрук.
Федька щелкнул предохранителем.
3
— Ой, дяденька, не стреляй! Это я! — закричал испуганным девчоночьим голосом таинственный «кто-то».
— Дура, дура сопливая! — яростным шепотом ругался Федька. Он опустил винтовку. Руки его дрожали какой-то мелкой противной дрожью. Все еще не совладав со своей яростью, Федька заорал туда, за терновник: — Чего ты тут шляешься?.. Под пулю захотела угодить? А ну проваливай отсюда!
— Я хворост собираю, — плаксиво сообщил девчоночий голосок, и через минуту из-за кустарника, с правой его стороны, показалась девчонка лет девяти. Она смотрела на Федьку круглыми от страха глазами и, кажется, готовилась зареветь. Одной рукой девчонка держала за край лежащий на земле мешок, из которого торчали сухие палки валежника. И ничего необычного.
Федька тоже с отцом, с сестренкой не один раз ходил за дровами в лес. Это еще когда не было войны. Отец называл такие походы прогулкой. Он так и говорил: «Прогуляемся, воздухом подышим, заодно уж и дровец сухих для голландки наберем». Федю не проведешь, он понимает тактику отца, но все равно «на прогулку» идти куда легче, чем просто за дровами. К тому же вечером хорошо сидеть около дверцы голландки, подбрасывать сухие палки и слушать, как весело потрескивает огонь, смотреть на языки пламени». Словно у костра сидишь.
Федьке почему-то становится жалко девчонку — зря все-таки наорал он на нее, вон как испугалась.
— Помочь, что ли? — утверждающе спрашивает он и берется за угол мешка.
— Да не, я не донесу на плечах-то, я так, по листьям, — возражает девчонка. Она уже осмелела и с интересом посматривает на Федьку и на его ружье. Вдруг прыскает в ладошку и отворачивается в сторону.
— Чего ты? — хмурится Федька и недовольно добавляет: — Ишь развеселилась...
— Я думала — ты дяденька, а ты в нашей школе учишься, — уже совсем весело проговорила девчонка.
— Чего ж тут смешного?.. — пробурчал Федька и сердито заключил: — Ты давай уходи отсюда, здесь не положено. — Он смотрит на свою собеседницу, и она ему почему-то кажется похожей на сестренку Женьку: круглолицая, беловолосая, с неудержимо любопытствующими глазами. Наверно, потому, что девчонка похожа на сестренку, он спрашивает: — Как же ты донесешь мешок-то? Так и будешь везти по земле его до слободы?
— Не, у меня там вон мама дрова собирает. — Девчонка махнула рукой куда-то в сторону и потащила-повезла мешок, набитый сушняком, по сухим и гладким листьям.
«Отец-то у нее, наверно, на фронте, — подумал Федька, — а то с отцом ходила бы в лес, а не с матерью». Федькиного отца не берут на фронт, хотя в военкомат вызывают частенько. Каждый раз, когда из военкомата приносят повестку, написанную сурово и непререкаемо: «Приказываю явиться...», мать Федина тревожно смотрит на отца, словно он сейчас же все объяснит ей и успокоит. Руки у Фединой мамы в такой момент сцеплены и прижаты к груди, а глаза остановившиеся и напуганные. Отец и на самом деле успокаивает. Сначала, когда он читает повестку, он сдвигает к переносью брови, словно решает трудную задачу, а потом, взглянув на мать и увидев ее тревогу, складывает повестку пополам, потом еще пополам, до тех пор, пока листочек не становится маленьким квадратиком. Кладет этот квадратик в нагрудный кармашек, лицо его постепенно смягчается, и он даже улыбается маме слегка. Федя видит, как мамина тревога по мере того, как повестка в руках отца уменьшается, тоже вроде бы становится меньше.
— Ничего особенного, — говорит отец, — снова перекомиссия.
У Фединого отца какая-то болезнь, из-за которой его не берут в армию, к тому же он уже не молод, ему где-то под пятьдесят. И все-таки мама очень тревожится за отца, потому что он военнообязанный и его все же могут забрать.
— Что я с вами тогда буду делать? — спрашивает мама Федьку, Женю и Костика.
Федька не знает, что с ними надо делать, если отца заберут в армию, не знают этого и сестренка с братишкой, поэтому Федька пожимает плечами, а потом, понимая, что все-таки он уже не маленький и с него спрос больше, говорит: