Подводная лодка
Шрифт:
Неожиданно увеличенные фотографии начали шевелиться. Я изо всех сил уставился на редкие усы Младенчика, но танец картинок продолжался. Неожиданно меня снова посетили воспоминания о пухлом коммивояжере, который подвез меня в своем потрепанном Опеле. Он считал нужным повторять свою философию жизни каждые пятнадцать минут: «Любая женщина не откажет! Поверь мне — любая женщина. Происхождение не имеет значения. К ней только нужно правильно подойти, вот и все».
Я заставил себя открыть глаза и видение поблекло. Что за пласт памяти изверг это отвратительное создание? Это было пять лет назад — больше, чем пять лет. Мои мысли никогда прежде не возвращались к нашей встрече, и все же я отчетливо видел пучки волос, выбивающиеся из его ноздрей, массивное кольцо с печаткой на его пухлом пальце. Тембр его голоса вернулся ко мне, точный в каждой своей детали: ««Любая женщина не откажет…»
Я сделал новую попытку повернуть свои мысли в ином направлении, но это было сродни попыткам запустить рукояткой дохлый двигатель: несколько вспышек вполсилы, и снова ничего.
Потом я попытался опустошить свое сознание полностью, но вакуум не был идеальным — снизу подбирался страх. Сколько уже часов мы лежим на морском дне? Когда мы погрузились, была примерно полночь — по корабельному времени, по крайней мере, хотя корабельное время было не только несоответствующим нашему географическому положению, но и отличалось еще на дополнительный час. У нас было немецкое летнее время. Это что означало — надо прибавлять или вычитать? Я не смог решить эту задачу — даже с такой простой проблемой не смог справиться. По корабельному времени должно было быть по меньшей мере 07:00, слишком поздно для каких-либо попыток подняться в предрассветных сумерках. Мы должны будем ждать возвращения темноты.
Сейчас на британских камбузах должны готовить огромные количества яиц и бекона, которые англичане считали обязательным началом дня. Мысль о еде чуть не вывернула меня наизнанку — я быстренько выбросил ее из головы.
Командир только лишь намекнул, что мы должны всплыть до рассвета, лишь чтобы подбодрить нас. С его стороны весьма умно было не связывать себя какими-либо обещаниями. Притворный оптимизм? Чепуха! Поддержать боевой дух в своей команде — вот его единственная мотивация.
Целый день здесь на глубине — и быть может, еще дольше. И все время с этой трубкой во рту. О Господи!
Второй помощник прочистил горло. Я пронырнул сквозь слои сна и оказался на поверхности. Мои веки конвульсивно замигали.
Я потер глаза костяшками указательных пальцев. С тяжелой, свинцовой головой, с болью в глазах и еще большей болью у основания черепа. Проклятый слоновий хобот! Второй помощник все еще был единственным представителем хоботных в пределах видимости.
Я хотел узнать, который час. Наверняка время уже пополудни. Мои часы были хорошим приобретением. Швейцарские, RM 75. Дважды терялись и чудесным образом снова находились каждый раз. Хотелось бы знать, где они сейчас. Никто не мог их стянуть.
Неизменное молчание. Ничего — как бы тщательно я ни прислушивался. Никакого шума вспомогательных механизмов, все та же мертвенная тишина. Регенеративный патрон лежал на моем животе, как каменная грелка с горячей водой.
Время от времени кто-то с замасленными руками проходил через кают-компанию. Были ли в корме все еще нерешенные проблемы? Улучшилось ли наше положение, пока я спал? Не появилась ли новая надежда? Нет смысла спрашивать — все были очень таинственны.
В таком случае, откуда же я знаю, что компасы — гирокомпас, магнитный, все — снова в работе? Узнал ли я это во время своего сна? Горизонтальные рули были заклинены и их перемещение ограничено, но это знали все еще до того, как я отключился.
А как там насчет протечек? У Стармеха есть план, но верит ли он все еще в него? Мне это пошло на пользу — потерять связь с происходящим. Я даже не знаю, сколько времени я проспал.
В какой-то момент кто-то что-то сказал. «Мы должны поднять ее, как только станет темнеть». Естественно, голос Старика. Он все еще отзывается во мне: «…должны поднять ее… станет темно…»
Сколько часов до наступления темноты? Наступление ночи — это должно быть хорошо. Какая жалость, что мои часы потеряны.
Глядя вокруг, я обнаружил, что наша собачка, плетеная из пальмового волокна, больше не свисает с подволока. Я не смог найти ее под столом, поэтому соскользнул с койки и встал на четвереньки. Полумрак был населен морскими ботинками и жестянками с пищей. Черт, битое стекло! Я наткнулся на подушку Стармеха. Еще я нашел полотенца и перчатки, но не нашел наш амулет, собачку, плетеную из пальмы. Сколь ни ничтожна она была — это был наш талисман и ему нельзя было позволить исчезнуть. Чертов беспорядок!
Когда я снова уселся, мои глаза упали на второго помощника. Собачка была прикреплена к его левой руке. Он крепко спал, обнимая ее, как куклу.
И снова кают-компанию осторожно пересек кто-то с гаечным ключом в замасленных руках. Мне стало стыдно за свое бездействие. Единственным утешением для меня было то, что вахтенные офицеры и матросы были столь же бездеятельны — и то, что нам было приказано включиться в регенеративные патроны и сидеть тихо. В действительности нам досталось наихудшее: сидеть развалившись, бездельничать, валяться, пялить глаза, страдая от галлюцинаций. Я жаждал хоть что-то делать.
Мой загубник булькал как соломинка в стакане с соком. Слишком много слюны во рту. Сначала десны сухие как подошва ботинок, а вот теперь перепроизводство. Мои слюнные железы не были приспособлены к такому образу жизни.
Только две из трех подводных лодок возвращалось из своего первого боевого похода — такова была нынешняя статистика. U-A относилась к элите. Она нанесла достаточно урона в свое время. Теперь был черед противника.
Я уговаривал самого себя, как упрямого ребенка. Лежи смирно — иначе дело кончится слезами!
Лечь, забраться в свою койку? Как мог я так поступить, когда Командир наверняка все еще на своем посту, а механики работают до изнеможения?
«Нам всем предначертано когда-то уйти…» Слова мелькнули в моей голове два или три раза, произнесенные с легким саксонским акцентом. Я мысленно увидел крупным планом мрачного водителя катафалка, проникновенно кивающего и глядящего вперед поверх рулевого колеса. Мы были на пути в деревню в Мекленбурге, чтобы забрать Свoбоду, утонувшего в местном озере; Свoбода, двадцатилетний студент моего класса в колледже. Даже при сильной летней жаре мекленбургские фермеры обычно кормили нас каждый день жирной соленой свининой и картошкой. Вместо горчицы прилагались мухи. Однажды вечером Свoбода исчез. Я нашел его на следующее утро среди ярко-зеленых растений в пруду, в месте, где глубина была меньше двух метров. Он мог бы дышать, встав на цыпочки.