Подземелье призраков Аккермана
Шрифт:
— Он будет жить? — не надеясь на положительный ответ, спросила Таня.
— Будет, — убежденно кивнула Матрена. — Он мужик еще молодой, сильный. Крепкий, закаленный организм. Тем более, что внутренние органы не повреждены. В общем, это уже мое дело. Есть еще сильное обезвоживание — ему долго не давали пить. Но с этим я тоже справлюсь. Так что выживет, и будет злобствовать пуще прежнего, — и тут она неожиданно для них улыбнулась.
— Какой бы замечательный врач получился из вас! — вздохнула Таня, с печалью вспоминая о докторе Петровском.
— Есть еще кое-что, — Матрена вдруг посмотрела на Таню со странным выражением лица. — Вот это было у него на груди. Примотано так крепко, что и не снять было. Открой.
Она протянула Тане медальон. Таня раскрыла. На одной половинке была фотография молодой очень красивой женщины с темными волосами. На другой — снимок младенца нескольких месяцев от роду. Девочки — судя по чепчику, обильно украшенному кружевами. Обе фотографии были подписаны. Под снимком женщины внизу была подпись: «Княгиня Софья Шаховская». Под снимком младенца — «Княжна Татьяна Шаховская».
Сердце Тани выскакивало из груди.
— Это... — голос ее дрогнул, — это...
— Я вспомнила фамилию ребенка, — вдруг произнесла Матрена: — Княжна Шаховская. Это ты. А женщина — твоя мать.
Дрожащими руками Таня поднесла фотографию женщины к губам. От ее теплого дыхания снимок запотел. Но ей вдруг показалось, что женщина улыбается, а ее лучистые глаза смотрят с той самой любовью и нежностью, которые однажды, в самый страшный момент, она уже ощутила в своей жизни.
— Он проснется — все расскажет, гад, — вдруг мрачно сказала знахарка.
Но Таня не слышала ее слов. По ее щекам текли слезы. Они лились обжигающим, светлым потоком, словно освобождая ее душу, и Таня знала, что выйдет из этого испытания очищенной от всей скверны, которая прилипла к ней в прошлой жизни. Душа ее рождалась заново. И путеводными звездами в ней были яркие глаза женщины, которая всегда, теперь Таня знала это, оставалась с ней, чтобы ободрить и защитить.
Это были слезы очищения, облагораживающие, очищающие ее заскорузлую душу. Таня все смотрела и смотрела на две фотографии — мать и дочь рядом. Матрена и Андрей, стараясь двигаться очень тихо, незаметно вышли из комнаты, оставив ее наедине с собственной судьбой...
Рваный открыл глаза только к вечеру. Таня провела у его постели несколько часов. Когда он очнулся, когда мысль яркой искрой промелькнула в ставших его более ясными глазах, она без церемоний сунула ему под нос медальон.
— Говори, — голос ее звучал твердо, а лицо было мрачным.
Рваный заметно занервничал. Благодаря снадобьям Матрены боли мучили его уже не так сильно, но физически он был совершенно разбит.
— Говори всё, — сурово велела Таня, — иначе тебе не поздоровится. Верну туда, откуда ты сбежал.
— Я не украл... — Рваный, лежащий на ложе страданий, больной, израненный, выглядел жалко, но Тане не было его жаль.
— Ты увидел этот медальон на шее ребенка, которого вы с Седым нашли на берегу моря. И тайком от Седого забрал себе, — чеканным голосом произнесла она. — А потом случайно ты встретил настоящего отца ребенка и понял, что нашелся повод заработать.
— Он сидел в ресторане на Дерибасовской и пил... — Голос Рваного дрожал. — У него на груди был точно такой же медальон. Ну и я подсел... Я за все понял... Он сказал, что озолотит любого, кто скажет хоть что-нибудь за его ребенка... И я подумал...
— Ты решил заработать денег, предав своего друга, — произнесла Таня, прямо глядя ему в глаза. — А еще ты подумал, что отберешь бизнес Седого, когда загонишь его в тюрьму...
— Мне ж не дали, — мрачно ответил Рваный. — Все поделили без меня. Мне остались только те деньги, которые отвалил этот покинутый папаша.
— Ты забрал их и уехал в Аккерман, потому что боялся оставаться в Одессе из-за своего предательства, — сказала Таня. — Все поняли, как ты заработал эти деньги.
— Слушай, ну зачем тебе за все это знать? — Взгляд Рваного стал умоляющим. — Хочешь этот медальон — забери себе. Все это давно прошло и быльем поросло. Зачем прошлое ворошить, да и какой в этом толк...
— Я заберу медальон, — кивнула Таня, — но не потому что хочу золотую цацку. А потому, что я тот ребенок.
Рваный вздрогнул. По его телу прошла дрожь. В глазах мелькнул и так же быстро исчез ужас.
— Тогда я скажу тебе за кое-что... — произнес медленно он. — Там, в крепости, со мной сидел тот человек, что заплатил мне деньги. Если ты ребенок, ну тогда это твой отец.
— Что ты сказал? — Таня с яростью ногтями вцепилась в руку Рваного. — Если ты, тварь, лжешь или играешь со мной...
— Та я не играю! — завопил Рваный от боли. — Зачем мне это? Больно! Та пусти!
Таня убрала руку. Полукружья царапин от ее ногтей на коже Рваного наполнялись сочной кровью.
— Он жив? — только спросила она.
— Ну, был жив, когда я бежал. Но ему недолго осталось. А бежать со мной он не мог, потому что его приковали к стене.
— За что? — Голос Тани дрожал. — За что его держат там?
— Ну так он... потомок знатного рода... А те держат самых известных потомков знатных родов, чтобы получать деньги. Деньги с Парижа. Чтобы как будто получить за него выкуп... — хрипел, надрываясь Рваный, голос его прерывался, — ...и тренируют этих... призраков... на них.
Ночь густым темным полотном стлалась над застывшим лиманом. Вдоль стены крепости блуждали тусклые огоньки. Отражаясь в темной воде, они вызывали чувство тревоги. Таня и Андрей сидели неподвижно в лодке, стараясь ничем не выдать себя. Рыбак старался держаться, но ему явно было не по себе.
— Эти беглые огни — злые духи, — прошептал он, — недаром говорят, что это проклятое место...
— Не говори глупостей, — перебила его Таня, — это просто военный караул. Обходят территорию. Стерегутся... сволочи.