Подземный меридиан
Шрифт:
— Как же мы теперь? — сказал вдруг Кантышев.
— Что как? — встрепенулся Андрей. И вдруг понял, что, помогая ему, друзья его по слесарной бригаде и сами стали убежденными творцами новой электронной техники. Оба они учились, и раньше Андрей думал, что все у них ещё впереди, что когда-нибудь придет время и им подумать о самостоятельной работе, своей теме. Но они, оказывается, уже давно решили этот жизненный для себя вопрос: они, как и он, электроники, изобретатели; они хоть и были зачислены в его группу временно на роль слесарей-операторов, но душой прикипели, приросли к делу, и теперь уж их от электроники не оторвать. И Самарину стало совестно. Он только теперь понял, что роспуск группы задевает не одну его личную судьбу.
— Мы будем драться! — решительно заявил Бритько и, посмотрев на часы, добавил: — Я звонил в редакцию газеты, к нам обещал приехать корреспондент областной газеты Евгений Сыч.
Действительно, скоро в дверях показался корреспондент. Если он аккуратен, сейчас заявится.
— Ага-а!.. Святое семейство электроников! — проговорил он.— Потерпевшие кораблекрушение!
Сыч с каждым фамильярно здоровался, находил для каждого веселые, ободряющие слова, вел себя, как старый товарищ, хотя видел Самарина и его друзей всего лишь два или три раза. В его приподнятом, сдобренном басовитой хрипотцой голосе слышалась покровительственная нотка, тон человека, стоящего выше по служебной инстанции, могущего произвести праведный суд.
— Что собираетесь делать? — спросил Сыч и занес руку за блокнотом, но вовремя её опустил: решил не придавать беседе официальный характер.— Сидим на чемоданах? — повторил он вопрос.
Ребята переглянулись. Самарин неопределенно повел плечом.
— Ждем вашей помощи,— повернулся Кантышев к Сычу.— Фельетончик бы соорудили или там статью.
— Фельетончик?.. За какие грехи?
Вступился Бритько:
— Роспуск электроников — это вам не грехи?
— А как докажешь, что её не надо распускать? — подливал масла в огонь журналист.— В приказе все обосновано: работы по СД-1 закончены; институту несвойственна тема электроники; заказы горняков будут передаваться в Москву. Тут все логично.
— Одного не хватает в приказе,— ухмыльнулся Кантышев,— Каиров прихлопнул группу, чтобы легче сманить Андрея в Москву.
— Резонно,— заметил Сыч.— Иначе кто ему книги будет писать?
Сыч вынул из папки новенькую книгу, подал Самарину. На черной обложке золотом тиснено: «Б. Ф. Каиров, доктор технических наук». И дальше, крупно, название... Тут были большие буквы, их много, но связи между ними Андрей не понимал. Он смотрел на то место, где могла бы стоять и его фамилия. Слышал, как дрожат руки, как стучит кровь в висках. Старался преодолеть туман, застилавший глаза. Но туман не проходил, и он не мог прочесть название книги. В один миг вспомнились ему и рассказ Пивня о Каирове, и странные, неестественно слащавые беседы, которые Каиров все время заводил с ним. Фальшиво, все походило на игру в кошки-мышки.
— Может быть, не вы писали эту книгу? — раздался, как гром, голос Сыча.
— А-а... Да, да, конечно. Может быть.— Андрей вспомнил реплики Папиашвили: тут новый текст, тут все другое.
Сыч подошел к Андрею, взял у него из рук книгу, раскрыл наугад страницу:
— Читайте.
Андрей читал. Почти машинально. Многого он не понимал. Но видел: текст его, без изменений.
— Да, это я писал. Как же он мог?.. Как посмел? — проговорил глухо Самарин.
Сыч снова взял у него книгу, раскрыл ещё наугад страницу. Андрей и на этот раз сказал: «Да, это я писал». Потом раскрывали страницы Бритько, Кантышев — они знали самаринский стиль и видели: все тут его, Андрея.
— И как вы это называете? — сказал Сыч, обращаясь сразу ко всем.
— Подлость,— глухо проговорил Кантышев.
Сыч склонился над блокнотом и начал торопливо записывать. Он писал долго,— видимо, ему пришли мысли, и он боялся их упустить. Бритько и Кантышев повесили над коленями головы, сосредоточенно смотрели в пол. Самарин продолжал листать книгу. Дурманящий прилив негодования, бессильной злобы и горького сожаления отхлынул. Андрей собрался с мыслями и теперь листал страницы, надеясь и в то же время боясь обнаружить чужой текст, позволивший Каирову поставить одну только свою подпись. Ему казалось, найди он хоть одну страницу каировскую или писанную рукой Палиашвили, принадлежащую Инге Гриве — они тоже работали над рукописью,— и тогда все встанет на свои места, восстановит правоту Каирова. Но даже одной страницы каировской Андрей не находил. И вновь и вновь поднимался вопрос: «Как же он мог?.. Как посмел?..* Хотел сказать: «Борис Фомич», но имени Каирова он уже давно мысленно произнести не мог. Для Андрея этот человек навсегда потерял имя, потому что в имени заключалось уважение к человеку, признание каких-то его достоинств. Каиров для Самарина был теперь человеком, лишенным достоинств.
В дверь заглянул Папиашвили:
— Андрей Ильич, зайдите к Каирову.
И ушел. Самарин не двигался.
— Вы что? — спросил Сыч.
— Не пойду.
— Напрасно! — подскочил со стула корреспондент. Размахивая блокнотом и шариковой ручкой, он почти кричал: — Чуть что — и губки надули, словно красная девица. А бороться кто будет с этим рыжим чертом?! К нему в душу надо лезть, как он к нам лезет. Ты, наоборот, елейную улыбку на рожу натяни и будто ничего не случилось, а когда и узнаешь, молчи как рыба. Пусть суетится, пусть мельтешит и карты нам раскрывает. Сейчас к нему столичные гости пришли, а тут и книга вышла, и с тобой надо объясняться. Пусть-ка он побегает, попрыгает, а мы из засады наблюдать будем да момент половчее выберем — трахнем по нему фельетоном.— Сыч подтолкнул Андрея к двери:— Иди, иди!..— И, как только Самарин ушел, тотчас же к Бритько и Кантышеву: — Братцы, Самарин рукописный текст Каирову давал или машинопись?
— Он все рукой писал,— сказал Кантышев.
— Как оригинал достать, а? Где он — оригинал?.. Понимаете, я хочу разоблачить Каирова, фельетон написать. Но он волк матерый, голыми руками не возьмешь.
— Есть оригинал, да он у Папиашвили в сейфе лежит.
— Достать бы... А?..— взмолился Сыч.
— Андрея надо просить.
— Ни! — Сыч поднял над головой руки.— Ни-ни!.. Самарин — увалень, он не посмеет. Вы ему — молчок. Все дело может погубить.
Тут Кантышев стукнул по коленке кулаком, поднялся во весь рост:
— Я попробую!
Он вынул из стола кипу листов, аккуратно сложил их, взял под мышку и, ничего не объяснив, вышел. Не прошло и пяти минут, как он возвратился. Протянул Сычу кипу листов.
— Но это же...
— Это и есть оригинал самаринской книги. Да ещё с пометками и вставками Каирова. Тут уж не отопрешься.
Сыч проворно сунул листы в папку, настороженно покосился на дверь:
— Но позволь, как же ты?
— Очень просто. Из стола Самарина я взял пояснения, инструкции, разные справки — их тоже писал Самарин, но в книгу они не вошли. Я попросил у Папиашвили рукопись, сказал, что по просьбе Самарина хочу вложить туда несколько страниц, которые, дескать, брал на время. Ну, тот — пожалуйста. Сам пишет, а я «вкладываю». Через минуту рукопись оказалась у меня в руках, а самаринские наброски, черновики — в папке. Он при мне же и закрыл их в сейф вместо рукописи.
— Да-а... Ну ладно, братцы. Я пошёл. А то ещё хватятся.
И уже в дверях Сыч повернулся. Сверкая глазами, сказал:
— Пусть он потом едет... з столичный институт!
Вечером того же дня Сыч стоял у двери с надписью: «Писатель Ф. А. Курган», и нажимал кнопку звонка. Тишина за дверью не нарушалась. «А что, если Курган на даче или на курорте?»— подумал Сыч. Журналист опасался, как бы не сорвался задуманный им грандиозный план. Он хотел написать о Каирове хлесткий фельетон, а затем, через несколько дней, поместить письмо группы уважаемых людей города, в котором они возмущаются поступком учёного. По замыслу Сыча, он готовит гвоздь не только номера, но и всего года.