Подземный меридиан
Шрифт:
За дверью послышались мягкие шаги по ковру. И смолкли.
— Кто там? — спросил женский голос.
— К Федору Архиповичу, скажите ему, пожалуйста...
Дверь приоткрылась. Из-за двух цепей выглянуло пунцово-красное лицо с петушиными глазками. Правый глазок приник к щели и остекленело уставился на Сыча.
— Федор Архипович принимает посетителей только в редакции областной газеты.
— Я не посетитель, то есть посетитель, но мы знакомы. Моя фамилия Сыч.
Язык поворачивался во рту, словно мельничный жернов. Петушиный глазок ждал новых доказательств права на вторжение.
— А, старик! — отозвался в глубине коридора Курган.— Аличка, проведи его в кабинет. Это Евгений Сыч, из газеты.
Квартира у Архипыча большая: окна выходят на центральный проспект, балкон — на городскую площадь. А если из окна посмотреть вдаль, то там, в дымке, увидишь панораму шахтерских поселков. В правой стороне стоят трубы металлургического завода, громоздятся матрехи-домны, а ещё правее, теряясь в мареве, маячат силуэты двух телевизионных вышек.
Архипыч сидит в кожаном старинном кресле, он только что отдыхал, говорит вяло. Сыч вспомнил оброненную кем-то фразу: «От трех до шести Архипыч отдыхает». Украдкой Женя взглянул на часы: без четверти шесть.
Гость оглядывал кабинет: книги, книги... Вместо письменного стола — конторка из красного дерева. Медный атлант держал в руке серебряный подсвечник, а выше, на столе,— портрет Антона Лободы — первооткрывателя Степнянского угольного месторождения — жил в эпоху Петра I. Ему Архипыч посвятил почти все свои исторические монографии. А недавно, на основе своих прежних книг и брошюр, написал о нем роман. Книга толстая, в двух частях. Теперь Архипыч, как говорят, пишет о Лободе третий том.
— Лободу вы, можно сказать, открыли людям,— сказал Сыч, стоя возле шкафа и листая книгу,— Ведь до вас его имя только упоминалось в справочной литературе.
— Да, уж это верно.
— У вас, как я слышал, противников немало, несовпадение точек зрения и прочее,— проговорил Сыч, соображая, как же подступить к делу, ради которого сюда пришел.
— Всякое открытие — риск и борьба,— позёвывая, отвечал Архипыч.— Пусть знает молодежь, как подвижнически благородны и сильны духом были наши деды и прадеды. Вам это полезно будет.
Сыч слушал. Архипыч, входя в форму, поднялся и стал с воодушевлением рассказывать о том, каких трудов стоило ему раскопать материал о Лободе. Он неторопливо ходил по кабинету. Останавливался. Заканчивая свой длинный монолог, назидательно произнес:
— Ныне все говорят о передовой морали, высокой нравственности, о нормах поведения, а людям надо растолковывать, какая она, эта передовая мораль?.. Глупо думать, что человек воспитается сам по себе. Нет, нет, все надо рассказывать людям, разъяснять. И на истории нашей разъяснять. Мораль, она, как и все на свете, по законам диалектики развивается. Воспитывать надо народ, да, воспитывать, и через газету — тоже.
— Вы вот,— обрадованно вставил Сыч,— о газете вспомнили, а сами в газету пишете редко.— И перешел прямо к цели: — Мы сейчас фельетон готовим: Каирова хотим разделать.
Сыч неловко взмахнул рукой, точно в зажатом кулаке была шашка и он уже опустил её на голову Каирова. Короткий чуб нахохлился, лицо от возбуждения светилось — он походил на бойца, долго ожидавшего сигнала к атаке и теперь заслышавшего призывный зов трубача.
— Каиров — это явление,— насторожился Архипыч.— На него, как на медведя,— с рогатиной надо идти. Нужны факты и факты.
— А вы хорошо знаете Каирова?
— К сожалению, хорошо,— невесело улыбнулся Архипыч.
— Почему с сожалением?
— Отвечу тебе крылатой мыслью чужого разума: «Кто умножает познание, умножает скорбь». Какой-нибудь тракторист из колхоза «Заря» не знает Каирова, и ему лучше. Он спокойно спит и видит золотые сны. А я, душа моя...— Архипыч махнул рукой.
— Вы — писатель,— заметил Сыч,— вам по душе аллегория в изъяснениях, а я из вашей речи не все понимаю.
— Твое непонимание — из незнания,— замысловато изрек Курган.— Каиров — это... не так просто... в плане субъективном, так сказать, личном...— И тут Кургана словно осенило, и он продолжил, уже воодушевляясь: — Помните— у Горького: дачники. Правда, Горький этим словом определял другую категорию людей, но Каиров... тоже дачник, то есть временный, временщик. Потому-то такие, как Каиров, боятся движения вперед, их страшит всеобщее просветительство, прогресс. Для них губителен свет...— Курган улыбнулся.— Вот тут и раскрывается смысл моей аллегории. Вот, брат, тебе и Каиров. А ты говоришь, фельетон о нем. Слишком многие вопросы в этом фельетоне надо затрагивать.
— М-да, конечно,— Сыч обеспокоенно заходил по кабинету.— Но, разумеется, в газете речь поведем о близком нам, о том, что известно. Вот я вам сейчас кое-что покажу...
Сыч подал Кургану папку. Архипыч листал книгу Каирова, сверял её страницы с оригиналом самаринской рукописи, возмущался и качал головой. Время от времени в адрес Каирова он отпускал реплики:
— Ну, хлюст!.. Ну, хлюст!..
Вернув Сычу книгу и рукопись, писатель всплеснул руками:
— Да ведь он опаснее солдата, бегущего на тебя с винтовкой. Ей-ей, опаснее. Того видишь, а этого нет. Этот в тебя стрелять не будет. Наоборот, с улыбочкой к тебе, а ударит — не поднимешься. Да, да, да...— продолжал Архипыч, выставляя вперед руку, словно Сыч ему возражал.— Сегодня Каиров обдерет до нитки подлинного творца, завтра он лишит его возможности творить, а послезавтра втопчет в грязь его имя, уничтожит его морально — ведь это настоящая война, старик?.. Тут нам нельзя в обороне сидеть.
— Так вот и помогите нам! Давайте воевать, подключайтесь,— обрадованно подхватил Сыч.— Ваше имя тут... как тяжелая артиллерия.
Архипыч насторожился, в его глазах потух огонек задора, и весь он сразу сник. А Сыч напирал:
— Вы вместе с нами фельетон подпишете?
Архипыч, поняв, что деваться ему некуда, проговорил неуверенно:
— Подпишем вдвоем, без других...
Сыч порывисто протянул ему руку, крепко пожал её.
14
К отцу, на край города, Самарин шел пешком. «Индивидуальные домики» — так назывался поселок металлургов — разрослись, метнули ряды черепичных крыш на взгорье и там, у подножия трех терриконов, уперлись в белокаменный дом с колоннами — Дворец культуры. Первые домики, среди которых был и дом сталевара Ильи Самарина, появились здесь давно. Со стороны терриконов потянулись они к поселку металлургов. Терриконы поднимались вверх, к небу, а шахта «Комсомольская-Глубокая», вздыбившая их над степью, все лезла и лезла вниз, в глубь земли. И чем глубже она устремляла штреки и квершлаги, чем выше поднимала терриконы, тем больше разрастался поселок, сохранивший свое название с тех времен, когда в этом краю Степнянска не было ещё шахт, а стоял один только старый, дореволюционный металлургический завод.