Подземный меридиан
Шрифт:
— Когда он помер-то? — спросил отец Андрея.
— В 1947 году. В завещании оставил мне записку: «Поезжай на родину. Век доживай в России». Самарин знал историю художника, но каждый раз с большой охотой слушал его рассказ о жизни в эмиграции. Многое из того, что при первом знакомстве с Хапровым казалось в нем наигранным и несерьезным, впоследствии получило иную окраску, стало понятным и естественным. Хапров как бы прожил две жизни: одну на чужбине, другую — в родной стране. В нем, как и следовало ожидать, боролись предрассудки и привычки совершенно противоположные, имеющие разную природу происхождения.
Самарин простился и пошёл к себе в комнату. Посмотрелся в зеркальце, прикрепленное ещё в школьные годы над книжной этажеркой: действительно, едва заметная седина светилась в его висках; под глазами кустились венчики морщинок — мелких, безжизненных и бесцветных. Две глубокие складки залегли на щеках. Сердце защемило, в душе образовалась темная, тоскливая, всепоглощающая пустота, с которой он не знал, как бороться, и которая, как ему казалось, не подвластна никаким усилиям воли. С той памятной встречи, когда Мария плакала у него на груди, когда, казалось, все разъяснилось и они навсегда соединят свою жизнь, прошла целая вечность. Андрей пытался понять, объяснить холодность Марии, но ничто ему не казалось убедительным. «Не любит — и все»,— решил он про себя.
Забравшись в холодную постель и положив руку под голову, Самарин лежал на спине. Бледная синева стояла в небе, кусочек которого он видел поверх занавески. Ветра не было совершенно, черные ветки орешника, сплетаясь в причудливый клубок, тянули к окну тонкие щупальца, точно просились в комнату погреться.
Сердце ныло, и мысли являлись тревожные — мелькали и тут же пропадали, словно импульсы электрического тока. И чтобы как-нибудь забыть о том, как он использует время, отпущенное ему на подготовку диплома.
Селезнев сидел рядом с Денисом Бариновым в приемной министра угольной промышленности республики. Ждал, когда их позовут в кабинет. Возле дубовых дверей, выпиравших из стен массивным шкафом, все время толпились люди. Мужчины средних лет, одеты в дорогие костюмы, видно начальники. Селезнев беспокойно взглядывал на них, на секретаря — женщину неопределенного возраста, хранящую гордую осанку и величие. Она уже докладывала министру о людях с «Зеленодольской», и тот сказал: «Пусть подождут». После этого прошло полчаса, в кабинет входили все новые лица, а люди е «Зеленодольской» ждали.
Селезнев решил про себя определенно: «Снимет с работы». Иначе зачем заставлять так долго ждать в приемной? Велел явиться к десяти, а теперь уж половина одиннадцатого. Не иначе как решил строго взыскать за два происшествия — гибель Баранова и увечье учёных. Министр крут в подобных делах, Селезнев знает это.
Погруженный в невеселые думы, начальник шахты низко склонил над коленями голову, смотрел в натертую до блеска паркетную плитку.
Денис тоже хранил молчание. Его впервые пригласил к себе министр, лично знавший и его, и, особенно, его отца. Кивнув на шкаф-дверь, он сказал Селезневу:
— Никогда не был у такого важного начальника.
— Да, большой начальник,— подтвердил Селезнев.
Вышла секретарь и кивнула горнякам:
— Иван Иванович просит вас.
Начальник шахты одернул пиджак, вдохнул полной грудью и шагнул к двери. Баринов уже в «шкафу» нагнал Селезнева. Шел по кабинету за начальником шахты, ссутулив плечи, склонив на грудь голову. Впрочем, и в такой позе он заметно возвышался над Селезневым. Краем глаза оглядывал кабинет, сверкающий глянцем желто-восковой пол, окна во всю стену — из них виден был пруд и городской пляж.
— Здравствуйте! — проговорил Селезнев осипшим от волнения голосом и некстати тронул ус, неловко повел плечом.
Баринов наклонил ещё ниже голову — теперь уже в знак приветствия.
Министр сдержанно кивнул посетителям:
— Садитесь.
Сказал неприветливо, вяло и всем телом навалился на левый поручень кресла; потянул из воротника шею, точно воротник давил ему горло. Смотрел на Дениса, смотрел так, будто хотел что-то сказать, ко не решался. Потом проговорил:
— Да, тяжелый удар свалился на вашу голову.
Тяжелый. Как старик-то — здоров?..
— Сдал сильно, но держится,— так же тихо, как и спрашивал министр, ответил Денис.
— Да-а-а...— тянул Иван Иванович, переводя взгляд на Селезнева.— Ну а теперь установили реле утечки тока?
— Установили, Иван Иванович.
— А была нужда снимать его?
— Никакой нужды! — оживился Селезнев.— Отлично работал прибор.
— Я так и думал. Ну а как новая машина Самарина?..
— Идет машина. Дает первые результаты. Мы только, Иван Иванович, опасаемся за нагрузки. Больно она механизмы все нагружает — так и кажется, что все полетит к... бесовой матери.
Иван Иванович засмеялся, подался всем корпусом на левый поручень кресла, покачал головой:
— Привыкли к черепашьим темпам, а тут... электроника. Она дает нагрузки расчетные, близкие к предельным. В том-то и сила её, электроники. Она знает возможность металла.
— Я человек маленький, Иван Иванович,— неуверенно заговорил Денис.
— Хорош маленький! — перебил его министр.— Бригадир комплексной бригады — сотня человек подчиненных. Хорош маленький! Ну-ну, Денис, что хочешь сказать?
Министр впервые назвал Баринова по имени, и это понравилось горнякам. Беседа принимала доверительный характер.
— Но полагаю так, Иван Иванович, Каиров прихлопнул электронику в институте неспроста. Он, как я думаю, хочет там, в Москве, монополистом горной электроники стать. Он и Самарина оставляет без работы, чтоб легче к себе его заманить. Потому как без Самарина какой он, Каиров, электроник?.. А ваше министерство, извините, на поводу у Каирова пошло.
— Кто прихлопнул?.. Какую электронику? Не понимаю,— насторожился Иван Иванович.