Поджигатели (Книга 2)
Шрифт:
– Штанишки, детка, штанишки!..
Зинн расправил подвернутые штаны. Концы их погрузились в воду.
– Пшел!
Охраннику надоело. Подав команду, он повернулся и затопал по мосткам.
Добравшись до двери барака, Зинн с трудом переступил окоченевшими ногами через порог.
– Ты знаешь, - сказал он Цихауэру, вот теперь я, пожалуй, был бы способен убить того скота, который отобрал у меня на французской границе ботинки.
Цихауэр усмехнулся:
– А помнишь, как ты тогда, на границе, пытался убедить меня, будто на этих французов не следует сердиться, что они-де не ведают, что
– Да, упрятать нас как можно дальше! Ловушка была подстроена довольно ловко, - Зинн криво усмехнулся.
– Никакие уроки в жизни не пропадают даром.
– Ты уверен, что мы еще будем жить?
– Цихауэр в сомнении покачал головой.
– Глупости, - твердо произнес Зинн, - все подготовлено.
Цихауэр снова покачал головой.
– Ты что... сомневаешься?
– с беспокойством спросил Зинн.
– Я все больше убеждаюсь в том, как трудно, почти невозможно бежать.
– Ты... просто боишься!
После короткого раздумья Цихауэр ответил:
– Может быть.
– Ты хочешь, чтобы я ушел один?.. Это невозможно... Бросить тебя?!
– Да, это невозможно... одному не уйти...
– Что же делать? Оставаться здесь я не могу. Смотри: они уже покончили с Австрией. Завтра наступит очередь следующего.
– А что значим в этой игре мы с тобой?
– Партия лучше знает.
Во все время этого разговора, происходившего чуть слышным шопотом в дальнем углу барака, возле маленькой чугунной печки, Зинн оттирал свои окоченевшие ступни. Едва он почувствовал, что они снова обрели способность двигаться, как барак наполнился оглушительным трезвоном сигнального звонка. Начиналась работа - бессмысленная работа после короткого перерыва на обед. Такая бессмысленная, что трудно было себе представить, как люди могли ее придумать.
Каждый заключенный был "хозяином" большой бочки, наполненной водой, и у каждого из них было по ведру. Бочки стояли на расстоянии десятка шагов одна от другой. Заключенные должны были, зачерпнув ведром воду в своей бочке, перелить ее в бочку соседа. Трудность заключалась в том, что в доньях ведер были проделаны дыры и вода выливалась, пока ее несли. Когда одна из бочек пустела, обоим заключенным назначалось какое-нибудь наказание, причем "хозяину" опустевшей бочки доставалось сильнее - "за нерадивость"...
"Детка", как они прозвали надзиравшего за ними охранника, особенно ненавидевший Цихауэра за то, что тот был не только коммунист, но еще еврей и интеллигент, собственноручно пробил в дне его ведра вторую дырку штыком.
Не желая подвергать друга двойному наказанию, Зинн нарочно замедлял свое движение между бочками, чтобы они опустошались одновременно.
Когда Детка видел, что бочки пустеют медленнее, чем ему хотелось, он заставлял Цихауэра ставить ведро на землю и проделывать какое-нибудь гимнастическое упражнение, пока вода не вытекала совсем.
Если Детка бывал в хорошем настроении, он вместо гимнастики вынуждал Цихауэра выслушивать поучения.
Пока из ведра, стоявшего на земле, вытекала вода, он, не торопясь, говорил:
– Вот видишь, детка, как нехорошо быть непослушным: рисовал бы ты себе голых баб, и не пришлось бы тебе теперь стоять передо мною. Впрочем, это далеко не худшее, что тебе предстоит, - до смерти переливать
Детка бросил взгляд на ведро и, если оно успевало вытечь, командовал:
– За работу, господин доброволец!
И все начиналось сызнова.
Не так давно Цихауэр сказал Зинну:
– Скоро я сойду с ума.
– Ну, ну, держись!
Зинн и сам был готов ударить ведром по голове Детку. Но он держался. Он ждал известий из-за проволоки. Он был уверен, что рано или поздно они придут. Он был убежден, что партия не может о них забыть и сделает все для их освобождения.
– Таких, как нас, тысячи, десятки тысяч, - с недоверием говорил Цихауэр.
– Ты думаешь, всех их можно освободить?
– Может быть, и не всех, но тех, кто держится крепко, можно.
– И чуть менее уверенно заканчивал: - Можно попытаться освободить...
И верил он не напрасно: весть пришла. Зинну было дано знать, что в одну из ближайших ночей будет совершена попытка организовать их побег.
До этой ночи оставались сутки...
Ведра уже не казались им такими тяжелыми, лившаяся из них на ноги ледяная вода такою холодной.
Предстоящий побег делал осмысленной даже бессмысленную работу: отвести глаза Детке, сделать вид, будто ничего не случилось.
Час за часом они черпали воду и бегом таскали ее к другой бочке.
Сегодня они даже перестали считать перелитые ведра, как делали это обычно. Теперь это не имело значения. Так или иначе, им придется сегодня чистить "пивные". Даже если, бы их бочки остались полными до краев, ротгенфюрер найдет, к чему придраться, чтобы не дать им пропустить очередную "пивную ночь".
И они бегали и бегали, чтобы не дать ему заподозрить воскресшую в душах надежду.
Судя по положению солнца, до конца рабочего дня оставалось уже немного, когда вдруг весь лагерь наполнился оглушительным трезвоном. Это была тревога.
– Смирно!
– послышалась команда надзирателей.
– Руки на затылок!.. Оставаться на месте!.. Не оглядываться!
Заключенные поняли, что это значит: кто-то бежал. "Безрассудство, подумал Зинн.
– Ведь еще совсем светло. Кому могло прийти в голову такое безумие?.. Довели... довели до отчаяния... Проклятое зверье!.."
Непрекращающийся трезвон, вой сирены, несколько выстрелов - и все стихло.
Где-то у ограды слышался лай собак. Едва заключенные вернулись в бараки, их снова выгнали на плац. В сгущавшейся темноте свет прожекторов, брызнувший поверх голов, казался особенно ярким. В этом свете с необычайной отчетливостью выступала каждая деталь серой арестантской одежды, каждая черта изможденных серых лиц. Заключенных выстроили двумя длинными шеренгами поперек всего плаца. Дрожащий голубой свет прожекторов заливал перемешанную тысячью ног грязь. По деревянным мосткам, за спинами заключенных, прохаживались надзиратели. За тринадцатою ротой прогуливался Детка.