Поединок чести
Шрифт:
— Это скорее у меня есть парочка вопросов. — Он уже взял себя в руки. — Ведь ты единственный еврей за добрую тысячу лет, который воскрес из мертвых. При этом, мне кажется, первый случай недостаточно доказан. Тебе придется рассказать мне, как тебе это удалось.
Лекарь осмотрелся. По крепостному двору к ним приближались два рыцаря. Вскоре начнется вечерняя трапеза. Если он не исчезнет в ближайшее время, его снова пригласят на ужин, при этом графиня может позвать его к своему столу… Соломон не хотел привлекать к себе внимания.
— Послушай Авр… Абу Хамед, мы не можем беседовать на ходу. По дороге в Монтальбан находится постоялый двор — где-то в десяти милях отсюда. У тебя ведь есть лошадь, не так ли?
Авраам улыбнулся.
— Берберийская
Соломон нахмурил брови.
— Как бы то ни было, постоялый двор называется «Утка», ты легко его найдешь. Я расположусь там и буду ждать тебя. Увидимся этой ночью!
Авраам кивнул.
— Твое желание для меня закон, — весело произнес он. — Но нам понадобится много времени. Закажи вина!
Соломон схватился за голову.
— Ты ведь мавр, парень! Тебе запрещено употреблять хмельные напитки!
Авраам пожал плечами:
— Я исхожу из того, что хозяин «Утки» не читал Священный Коран. — С этими словами он вышел из конюшни и направился к женским покоям.
Соломон в растерянности смотрел ему вслед. Его племянник был последним человеком, кого он рассчитывал здесь встретить. Но если кто-то и знал ответы на животрепещущие вопросы, которые мучили его последние несколько часов, то это, несомненно, был его нерадивый родственник. Как медальон Герлин из Лауэнштайна оказался на шее Софии Орнемюнде?
— О, это долгая история. — Лицо Авраама расплылось в улыбке, когда дядя набросился на него с этим вопросом, как только тот вошел в «Утку». На самом деле Соломону пришлось долго его ожидать. Он уже было решил, что племянник не придет, когда тот все же появился в трактире. — И простите мне мое опоздание, сеньор де Париж, — учтиво сказал он, — но граф и король не хотели отказываться от услуг моей супруги, и, разумеется, я не мог оставить ее наедине с господами.
— Услуг твоей супруги? — строго спросил Соломон, однако затем ему кое-что стало ясно. — Предсказательница по звездам! Мавританка! Скажи, что это неправда, Авраам из Кронаха! Вы затесались сюда под видом мошенников и предсказателей, и Мириам стала советницей графа?
Авраам надул губы.
— Можно сказать и так, — неохотно признал он. — Это долгая история… Но… — На его узком лице появилась лукавая улыбка. — Должен заметить, что у нее это неплохо выходит! К тому же в Тулузе не преследуют евреев, граф позволяет всем верить в то, во что они хотят.
— И тем временем собирается сражаться за альбигойцев, — добавил Соломон.
— Он уже это делал! — защитил Авраам решение графа. — И не он все это затеял. Этот Симон де Монфор — настоящий зверь. Он приносит несчастье населению всех тех мест, которые захватывает, не только альбигойцам, а ведь они мирные трудолюбивые люди. Немного чудаковатые, но… Однако давай же не будем говорить об альбигойцах, дядя, и политике графа! Я хочу знать, что произошло. Что тогда случилось в Париже? Как ты выжил? Мы оплакивали тебя десять лет! Герлин скорбела о тебе!
При мысли о Герлин из Лауэнштайна лицо лекаря омрачилось. Он уже давно поставил крест на этой любви. Он принимал ее решение и желал ей и Флорису де Трилльону всего самого лучшего. Но все же… как и прежде, ему было больно представлять Герлин в объятиях другого.
Чтобы сменить тему разговора, Соломон наконец спросил о медальоне Герлин из Лауэнштайна. Однако Авраам не сразу стал рассказывать. Прежде Соломон должен был ему объяснить, почему он на протяжении многих лет держал в неведении относительно своей судьбы семью и друзей.
— Сперва я хочу знать, дядя, как тебе удалось спастись во время погрома в Париже. И почему ты не давал о себе знать?
Соломон вздохнул. Он еще никому не рассказывал свою историю, но Авраам, конечно же, имел право узнать об этом.
— Как же я мог дать о себе знать, племянник, я ведь не мог никому открыть, что я еврей. Да, мне известно, что король позволил нам вернуться во Францию, да и в Окситании нас не так сильно притесняли. Но сначала я не мог признаться, кто я такой, а затем… Мои друзья и спасители были бы оскорблены, если бы правда открылась. Причем в Монтальбане меня не заставляют вести жизнь христианина. Меня просто не спрашивают о моей вере, и это хорошо.
— Но как ты очутился в Монтальбане? — недоумевал Авраам. — Мы видели, как ты упал от удара мечом перед еврейской купальней. В тебе признали еврея. Мы полагали, что у тебя не было шанса сбежать, даже если бы ты был лишь слегка ранен.
Соломон сделал глубокий вдох.
— Я был очень серьезно ранен. — Он указал на все еще ограниченное в движениях левое плечо. — И, разумеется, истекал кровью. Наверно, меня сочли мертвым. Когда я пришел в себя, то лежал в зловонной повозке — могильщика, я полагаю. Но он не сразу направился к кладбищу. Между тем чернь доброй половины Парижа вышла на улицы в поисках евреев. Не спрашивай меня, как новостям так быстро удалось распространиться и откуда они узнали, где кто прятался. Как бы то ни было, мужчин и женщин вытаскивали из домов и тянули к речной пристани. Многие из них отбивались — возможно, потому, что рассчитывали избежать смерти, или же предпочитали быть забитыми прямо на улице, вместо того чтобы сгореть на костре. Чернь быстро с ними разделалась, вскоре изувеченные тела стали бросать в повозку прямо на меня. При этом я совершил ошибку — пошевелился. Кто-то заметил, что я жив, меня вытащили из повозки… Когда я очнулся в следующий раз, то лежал в груде убитых евреев. Я испытывал ужасающие боли. Похоже, могильщик снова подобрал меня, а затем выгрузил тела на краю старого еврейского кладбища. Возможно, он собирался позже закопать нас там. Мне нужно было срочно убраться, если я не хотел быть еще и погребенным заживо. Поэтому я потащился к ближайшей дороге. Она вела на юг.
— Ты надеялся кого-нибудь там встретить? — спросил Авраам. — Но большинство христиан отдали бы тебя на растерзание толпе.
Соломон пожал плечами:
— Я об этом не думал, я лишь хотел убраться подальше от этого ужаса. Я был тяжело ранен, все мое тело было покрыто синяками, а нога раздроблена. Я мог только ползти.
Авраам недоверчиво поморщился.
— Но затем произошло чудо? — спросил он.
Соломон поднял брови.
— Если ты это так назовешь… Мимо проезжали путники. Небольшая группа под покровительством благородной дамы — Габриэллы де Монтальбан.
— Матери нашей юной Женевьевы! — Теперь Авраам все понял.
Соломон кивнул.
— Вот именно. Габриэлла родом из Парижа, в ней даже течет королевская кровь. Пьер де Монтальбан до сих пор не может поверить, что ему удалось заполучить ее, ведь он из менее знатного рода. Но, похоже, Габриэлла еще девочкой, находясь при дворе короля, благодаря одному из трубадуров познакомилась с верой альбигойцев и восхищалась ими. Ну и вот, ее родители тогда столкнулись с проблемой: в их доме будет жить еретичка, которую не выдашь замуж за католика. Ты ведь знаешь Женевьеву — Габриэлла была такой же. Фанатичной, бесстрашной, готовой отдать жизнь за свою веру. И ведь после принудительного замужества с преданным королю рыцарем она стала бы заниматься миссионерской деятельностью при христианских дворах! Но затем появился Пьер де Монтальбан — не из благороднейшего рода, но и не какой-нибудь оборванец. Какой веры Габриэлла, ему было наплевать, позже она сумела обратить его в свою веру, и теперь он также альбигоец. В любом случае Габриэлла по обоюдному согласию вышла замуж в Окситании, однако она не порвала со своей семьей. Женевьева действительно очень похожа на нее. — Соломон улыбнулся при мысли о своей спасительнице. — Такая же вспыльчивая, страстная. Небольшой двор Монтальбана всегда казался ей скучным. Поэтому время от времени она ездила в Париж — и однажды, возвращаясь в Тулузу, нашла меня. Избитого, окровавленного.