Поединок чести
Шрифт:
Рюдигер улыбнулся ей.
— Вы не любите вино? — приветливо спросил он. — Могу ли я попросить принести вам пива или сидра?
Женевьева раздраженно тряхнула головой.
— Я не знаю, сколько раз мне еще повторять! — с горечью воскликнула она. — Я не пью ничего хмельного. Я неофитка.
Рюдигер нахмурился.
— Значит, посвященная. Но во что вас посвятили? В то, что опасно в чрезмерных количествах употреблять вино? Но ведь это и так не тайна. Если придерживаться меры…
Женевьева бросила на него гневный взгляд. Однако, увидев в его глазах лишь вопрос и никакого намека на насмешку, она
— Посвящение предшествует крещению, — объяснила она рыцарю. — Нужно прожить год в качестве Доброго человека, чтобы понять, сможешь ли ты следовать всем предписаниям. Лишь тогда дается пожизненный обет. Вы здесь, чтобы сражаться за нас, господин рыцарь, но вы совершенно ничего не знаете о Добрых людях?
Рюдигер рассмеялся.
— Госпожа, если бы каждый рыцарь, который где-то кому-то служит, знал бы все о тех, за кого он сражается, возможно, войн было бы меньше. Я знаю, это немного противоречит нашей клятве, однако странствующий рыцарь весьма ограничен в принятии решений. Чему бы это ни противоречило, но он сражается, чтобы выжить. Поэтому он может считать себя счастливчиком, беря обязательство сражаться за такое совершенное создание, как вы.
— Я не Совершенная, — возразила Женевьева.
Рюдигер посмотрел ей в глаза.
— Для меня вы совершенны! И для этого вам не нужно проходить кре… или что-то там еще… Что это вообще такое?
Рюдигер не слышал, как сидевший по другую сторону от Женевьевы граф вздохнул. Он осознавал лишь то, что наконец-то нашел тему, которую Женевьева была не прочь обсудить. Она теперь говорила без умолку. С восхищением рыцарь слушал ее рассказ о вере Добрых людей, о жизни Совершенных — и смерти, которая могла их ожидать. Он был счастлив попасть под влияние ее звонкого, певучего голоса и едва улавливал смысл слов. Лишь то, что она говорила о смерти, дошло до его сознания.
— Вы собираетесь жить как отшельница — скуднейшая пища, никакого вина… никакой любви… И в конце вы броситесь в костер, разожженный врагом? И это должно очистить вашу душу? Но ведь то же самое утверждают и ваши враги, не так ли? Они ведь сжигают еретиков якобы для очищения их душ. Есть ли у вас свое мнение относительно того, за что вы сражаетесь?
Рюдигер задал этот вопрос не раздумывая, он не заметил, что развеселил этим всех сидящих за столом. Он изумленно осмотрелся, когда граф и другие почетные гости разразились хохотом. Женевьева, которая до этого момента с горящими от радости глазами рассказывала о том, что для нее было ценнее всего, тут же замкнулась в себе.
— Если вы лишь насмехаетесь надо мной, господин рыцарь…
Рюдигер закусил губу.
— Я этого не хотел, госпожа. Мне бы и в голову не пришло, что я могу задеть ваши чувства. Напротив, с того момента, как я впервые увидел вас, во мне горит лишь одно желание — уберечь вас от любых бед. Возможно, и от той, на которую вы сами себя обрекаете… Прошу вас простить меня, госпожа, за неподходящий вопрос.
Он внезапно схватил руку Женевьевы, которую она как раз опустила на стол, а до этого чрезвычайно пылко жестикулировала ею. Когда Женевьева читала проповеди, она делала это с сияющими глазами и размахивая руками. Рюдигеру это нравилось — если бы только ее страсть была направлена на что-то другое, не была свидетельством самоотверженного служения
— София…
Внезапно Дитмар оказался в центре внимания, — по крайней мере, за этим столом, стоявшим чуть в стороне от почетного стола графа. Здесь сидели девушки и несколько юных рыцарей. Он, словно защищаясь, поднял руки, не веря и поражаясь тому, что это было сказано ледяным тоном.
— София, но ведь все было не так! Если вы позволите мне объяснить… Вот, посмотрите, я все еще ношу ваш знак… — Он неловко стал искать ее ленту под туникой.
Взгляд Софии выражал изумление и упрек.
— Мой знак был при вас, когда вы сражались с моим отцом и убили его?
— Да… Нет… София, я… — Дитмар запнулся — и замолчал, увидев боль на ее лице и слезы в ее прекрасных глазах.
Он хотел подойти к ней, обнять ее, утешить.
— Я хочу, чтобы вы вернули его! — сказала София. Ее голос звучал сипло, и у нее вырвался первый всхлип, но она требовательно протянула руку к Дитмару. — Отдайте мне его, я…
Фламберт де Монтальбан откашлялся.
— Господин Дитмар, я не хочу вас обидеть. Что бы ни произошло, я… я уверен, вы поступили честно. Однако моя дама только что понесла тяжкую утрату. И ваше присутствие пугает ее и заставляет волноваться. Поэтому сделайте то, о чем она просит, а затем оставьте нас.
Дитмар хотел кивнуть, но не смог заставить себя это сделать.
— Вы были когда-то моей дамой, — умоляющим тоном произнес он и попытался встретиться с Софией взглядом. — Вы хотели…
— Я хочу получить обратно мой знак! — Эти слова вырвались у Софии с яростью, затем она начала плакать.
Дитмар достал потрепанную зеленую ленту из-под туники. Его пальцы коснулись маленькой холодной руки Софии, когда он отдавал ее, и при этом оба вздрогнули, словно от удара молнии.
София сжала ленту в руке. Она все еще сохраняла тепло его тела. Когда она подняла глаза, их взгляды встретились — на мгновение они утонули друг в друге. Затем Дитмар отвернулся.
Не видя ничего перед собой от слез и не оборачиваясь, он покинул рыцарский зал.
Соломон из Кронаха смотрел в окно своей комнаты. Покои лекаря располагались в центральной части крепости, он не мог видеть, что происходит за его стенами, но ему видны были вершины гор, и тоска несла его над ними. Где-то там был Лауэнштайн, где-то там была Герлин. Соломон так много лет не позволял себе думать о ней, что сейчас едва мог воскресить в памяти ее лицо. Но, разумеется, ему нужно было лишь взглянуть на Дитмара, чтобы снова видеть ее живой перед собой. Ее улыбку, то, как она хмурится, ее глаза.
Соломон никогда не думал разыскать Герлин и забрать ее у Флориса. Ведь Флорис был первым, она влюбилась в него еще задолго до того, как в ней проснулись чувства к Соломону. И он подходил ей, Герлин вела такую жизнь, для какой была рождена и воспитана: она была хозяйкой крепости, воспитывала своих и чужих детей, справедливо управляла владениями. Жители Лауэнштайна любили ее, и в Лоше наверняка все было так же. Что же мог он предложить ей? Брак с евреем был невозможен, поэтому ему или ей пришлось бы всю жизнь лгать о своем происхождении и вере. Герлин и Соломон, у них была всего одна волшебная, незабываемая ночь, но большего у них никогда не могло быть. Она была счастлива с Флорисом.