Поединок чести
Шрифт:
Но теперь она осталась одна.
С того момента как Соломон услышал о смерти Флориса, он мог думать только о Герлин. Разумеется, уход за ранеными или больными отвлекал его, но даже работа над патереллами больше не захватывала. Что, если он сопроводит Дитмара и Рюдигера в Лауэнштайн? Его ничто не держало в Тулузе. Ну а там? Он внесет беспокойство в ее жизнь, снова будет бередить старые раны…
Соломон повернулся, услышав стук в дверь. Это наверняка был паж с вином, он попросил юного слугу принести ему кувшин наверх. На улице стоял сырой сентябрьский день, и его нога снова болела. Еще одна причина, чтобы не трогаться с места. Поездка станет для него чрезвычайно затруднительной. И зачем Герлин калека?
— Входи, мальчуган! — прокричал он пажу.
Возможно, он не сможет вставать, возможно, он проведет остаток своей жизни, любуясь горами и мечтая.
— Я надеюсь, что не побеспокоил вас, господин!
Изумленный Соломон все же поднялся. Это был не детский голос слуги, а слабый высокий голос, который, как ему казалось, он знал на протяжении многих лет. У Дитмара были глаза матери, однако голос отца.
Теперь юный рыцарь вошел в комнату с кувшином в руке.
— Я встретил пажа на лестнице, когда… поднимался. И я подумал… я… Возможно, вы захотите рассказать мне об отце…
Голос юноши прозвучал глухо. Соломон чувствовал себя неловко, видя, что по его щекам текут слезы. Он вздохнул.
— Давай, возьми два кубка и присаживайся рядом со мной, — мягко произнес он, неожиданно для себя переходя на доверительное «ты». — А затем ты расскажешь мне, что произошло. Это связано с той девочкой, не так ли? Но я думал, она любит тебя. Когда я видел ее в последний раз, на ней был медальон твоей матери.
В то время как Соломон подбадривал Дитмара, Рюдигер не мог отвести взгляда от Женевьевы, а счастливый Ханзи прогуливался с Эсклармондой по безлюдному розарию графини и пытался показывать ей созвездия. София же лежала в своей постели, всхлипывая. Она также не захотела остаться на праздничном ужине. Сжимая в руке знак, возвращенный Дитмаром, она позволила Мириам вывести ее из зала. Она позволила раздеть себя и послушно выпила горячее пряное вино, которое мавританка велела принести для нее, — но отказалась разжать руку. Только когда Мириам ушла и комнату заполнила темнота, пальцы Софии разжались. Следует ли ей выбросить ленту? Она поддалась минутному порыву и прижала к сердцу потрепанный кусочек ткани, который все еще словно излучал тепло Дитмара, его запах… и его любовь.
София была твердо уверена, что поступила правильно, отвергнув Дитмара. И все же она рыдала до тех пор, пока не уснула.
Глава 6
В последующие дни Соломон подолгу объяснял Дитмару устройство патереллы, что отвлекало юношу и удерживало его подальше от других рыцарей, а главное, от девочек. Здесь воины благородного происхождения также мало интересовались орудиями, которые не предназначались для ближнего боя. Западные рыцари отказывались и от луков, считая их оружием трусов. Однако Дитмар унаследовал от отца восторженное отношение к механизмам и строительному искусству. До сих пор эти его склонности не находили поддержки. Герлин применяла математику лишь для ведения хозяйственных книг, а Флорис проектировал и строил разве что оборонные сооружения. При дворе короля Дитмара воспитывали как рыцаря. Соломон удивлялся, что юноша вообще умел читать и писать.
Однако сейчас, в общении с Соломоном, который рассказывал ему о его отце и его разнообразных интересах в областях искусства и науки, в Дитмаре быстро проснулась жажда знаний. Совместные занятия статикой и арифметикой отвлекали обоих мужчин от их проблем.
Между тем Женевьева толковала Рюдигеру Евангелие от Иоанна, в чем он отнюдь не был заинтересован. Погода снова наладилась, и рыцарь предался тому, над чем всегда насмехался. Он сидел рядом со своей дамой в розарии и слушал ее, читающую ему вслух. Он мог бы представить себе и более интересное чтение, но был решительно настроен завоевать девушку, и если даже не обратить в свою веру, то по крайней мере отговорить ее от намерения убить себя. Рюдигеру было все равно, во что верила Женевьева. Он также беседовал с большим количеством старых крестоносцев, чтобы поверить в искреннюю озабоченность Папы очищением душ альбигойцев. Он полагал, что любая война ведется из-за земли и трофеев. И его толкование слов, всегда произносимых при резне, «Господь своих узнает», было гораздо более благодушным, чем понимание тех же слов Симоном де Монфором. Господь будет вершить суд после смерти, и у него для этого предостаточно времени. Так зачем же ускорять этот процесс? Рюдигер любил хорошее сражение, но он предпочитал турниры войне, и, если приходилось, он убивал своего противника быстро. Он никогда никого не стал бы сжигать или мучить до смерти. Тем более женщин и детей.
Но если он хотел уберечь Женевьеву от чего-то, ему сперва следовало понять, о чем вообще идет речь, и ему также нужно было попасть к ней в милость. Поэтому он слушал ее проповеди и наслаждался, глядя на ее воодушевленное, выразительное лицо и слушая ее звонкий голос.
Женевьева, со своей стороны, старательно отрицала свое все возрастающее увлечение рыцарем. Своему диакону она говорила, что это ее ученик, — уверенная, что просвещение Рюдигера может быть причиной их совместного времяпрепровождения. Однако Совершенный резко осудил ее. Хоть вера альбигойцев и позволяла женщинам принимать крещение и даже проводить его, однако проповедовать и обращать в свою веру они не имели права.
Отчаявшаяся Женевьева поддалась еще одному, менее простительному греху: она расспросила Софию о происхождении и прошлом Рюдигера из Фалькенберга. Правда, Софии хватало своих забот. После праздничного ужина она избегала любого собрания, а прежде всего общества Фламберта. Женевьева была права. Она не одобряла того, что рыцарь ее веры тратит попусту время на женщину, тем более совершенно неподходящую ему в жены. Фламберт не собирался проходить посвящение в Совершенные — Монтальбан нуждался в наследнике. Однако Софию, как бы Женевьева ни любила девочку, она не видела рядом с Фламбертом. Несмотря на тайные старания обратить ее в свою веру, вот уже почти пять лет София не проявляла никакого интереса к вере альбигойцев. Да и какие чувства испытывала она к Фламберту, Женевьева теперь понимала лучше: София ценила рыцаря, и, возможно, он запал ей в душу, но вернуться к жизни ее заставил медальон Дитмара, а не пение Фламберта.
Однако о Рюдигере из Фалькенберга София не могла много поведать Женевьеве. Она знала его лишь как дядю Дитмара.
— И он, похоже, странствующий рыцарь. Хоть у него и есть владения. Во всяком случае, так говорил Дитмар.
София снова подавила всхлип. А ведь в этот день Женевьеве показалось, что она наконец пришла в себя, — если под этим можно было подразумевать то, что девушка проводила весь день, уставившись на горы из окна своей комнаты. Женевьева поняла, что она запомнила каждое слово, которое Дитмар из Лауэнштайна когда-либо сказал ей.
— Фалькенберг — это небольшая крепость где-то в немецких землях. Владения обеспечивают содержание хозяев и пары рыцарей, — не роскошная жизнь, но в достатке, да и живут на тех землях мирные люди, — сообщила София.
Это означало, что расходы на оборону были незначительными, феодалом хозяина крепости, вероятно, был епископ, который не вел войн.
Женевьева поймала себя на том, что попыталась представить себе жизнь в такой крепости. Никаких осад, никаких сражений, никто не предъявляет претензий на земли. Нет костров, нет преследований и нет страха…
А вот в Тулузу страх вскоре вернулся. Уже в начале октября граф Коменж стал собирать рыцарей для отражения нападения Монфора.
Разумеется, среди воинов находились и Дитмар, и Рюдигер. Дитмар старался избегать Фламберта, да и брат Женевьевы, похоже, при встрече с ним чувствовал себя неловко. София не пришла проститься со своим рыцарем сердца, а вот младшие девочки пришли — снова под присмотром Женевьевы. Однако в этот раз она вела себя не так строго, как обычно, и даже перекинулась несколькими словами с Рюдигером из Фалькенберга, смутившись при этом.