Поединок соперниц
Шрифт:
Слух о начале процесса развода, к моему облегчению, не получил широкой огласки. Для всех я оставалась дочерью короля, которая не сочла возможным продолжать жить с грубым и жестоким мужем-саксом, сумела добиться от него свободы и денежного содержания. Вокруг меня возник ореол сильной и гордой женщины, я вновь стала популярна, многие даже старались походить на меня. Забавно было наблюдать, как иные модницы начали завивать волосы мелкими кольцами и носить такие же, как у меня, шапочки с плоским верхом и тончайшей вуалью, небрежно прикрывающей нижнюю часть лица. Я называла это арабской модой, но на самом деле просто пыталась скрыть шрам над губой.
Добавлю, что все это время я постоянно интриговала, чтобы помочь Роберту Глочестеру продвинуться на пути к трону. И хотя я выяснила для него, что Теобальд Блуа, правитель графств Блуа, Шартр и Шампань, вовсе не горит желанием унаследовать огромную и неспокойную державу венценосного дядюшки, но оказалось, что у милейшего тихони Стефана были и свои приверженцы в Англии. Но наиболее сильная партия была за Плантагенетов — Матильду и Жоффруа Анжуйских, которых к тому же поддерживал французский монарх Людовик Толстый.
Их странное прозвище — Плантагенеты — произошло от привычки Жоффруа украшать свой шлем веткой желтого дрока, который считается символом Ле-Мана. Дрок по латыни — рlanta genista, отсюда и Плантагенеты, или Плантажене по-французски.
В середине лета я отправилась на большой турнир в Лондон, который был устроен с таким великолепием, какого прежде Англия не знала. Саксонские простолюдины неистово вопили, следя за бугурдами [104] , и восхищенно замирали, распахнув рты, когда начались тьосты [105] . Я превосходно разбиралась в турнирном кодексе, и многие почтительно прислушивались к моим пояснениям.
104
Бугурды — рукопашные поединки пеших воинов.
105
Тьосты — состязания всадников с копьями.
В последний день игрищ в Лондон прибыла королева Аделиза. Пригласив в свою ложу, она едва не до смерти замучила меня своей болтовней. Да что она прямо ко мне в матушки набивается! В конце концов я не сдержалась:
— Мадам, ваше сытое самодовольство просто неприлично. И я не удивлюсь, если вскоре окажется, что вы все же решитесь подарить королю наследника. Ваше счастье, если это не так. Ибо будьте уверены, я не премину сообщить родителю, как вы веселились в Дэнло с милейшим лордом д’Обиньи.
Эта клуша так и застыла, побледнев, как шелк ее собственного покрывала.
— Королю Генриху, Бэртрада, и без вас доложили о моих встречах с лордом д’Обиньи. И король ничего не предпринял — так как совершенно убежден, что его честь не пострадала. Надеюсь, и вы следовали моему примеру добронравия и, пробыв столько времени вдали от супруга, не наставили ему рогов?
Ого! Квочка Аделиза наконец придала своему языку некоторую живость. Славно же я ее задела!
— Впрочем, графу Норфолку совершенно безразлично, как обстоят ваши дела, — продолжала королева. — По-моему, он просто счастлив, что вы оставили его с леди Гитой Вейк. В Дэнло это называется «датским браком», верно? И как во всяком настоящем браке, миледи Гита из замка Гронвуд уже ждет ребенка.
Не знаю, что отразилось на моем лице, но королева отшатнулась. Потом вдруг стала меня успокаивать. Я отвернулась. От Аделизы или кого иного, но все одно рано или поздно мне пришлось бы это узнать. Те двое… Я никогда еще не чувствовала себя столь подавленной.
Вокруг шумела толпа. Мой поклонник граф де Мандевиль подъехал к нашей ложе и склонил к моим ногам копье, предлагая мне венец королевы турнира. Кажется, я нашла в себе силы улыбнуться. Или мне это только казалось? Ибо Мандевиль выглядел озадаченным, перестал улыбаться.
Я заставила себя встать. Встала и…
Больше ничего не помню. Я потеряла сознание.
Я снова плыла к берегам Нормандии, вновь над головой кричали чайки, хлопал парус. Но на этот раз даже дорога не развеяла мою печаль. Я была уязвлена и беспомощна, и ни моя свобода, ни мое положение не могли защитить меня от собственных чувств. Эти двое — мой муж и его девка — отделались от меня, изгнали и теперь чувствовали себя счастливыми.
Узнав о беременности Гиты, я беспрестанно перебирала в голове все известные способы мести. Я не могла не думать об этом. Это был мой рок, мое заклятие.
Забыть обо всем меня уговаривали и Аделиза, и Мод, и даже Генри Винчестер. Но я молчала. Им не понять, что мое чувство к Эдгару — это мучительная смесь ненависти, любви и презрения, дьявольский недуг, от которого нет снадобий. Как бы я ни жила все это время, в глубине души я продолжала считать Эдгара своим мужем перед Богом и людьми и верить, что рано или поздно нам предстоит воссоединиться. Тщетные надежды. Я могу вернуться в Норфолк и перевернуть там все с ног на голову, однако все равно эти двое будут против меня, будут вместе.
И я уехала, чтобы вдалеке зализывать свои раны и набираться сил для того, чтобы начать мстить. Ибо черную бездну в моей душе, которая постоянно грозила поглотить меня самое, могло насытить только одно — месть.
Унылая и подавленная, я вернулась в Руан. Часами просиживала в опустевших покоях дворца, перебирая струны.
Тоска, тоска… Куда мне деться? Куда укрыться от нее?..Август только начался, дни стояли солнечные, пустые, душные. В один из таких дней меня навестил епископ руанский Хагон. Он был по обыкновению любезен, сыпал комплиментами, и внезапно я подумала — а почему бы и нет? Ведь если я начну изменять Эдгару плотски, слава рогоносца оставит глубокую отметину на его безупречной репутации.
И я призывно улыбнулась светловолосому епископу.
Его преосвященство сразу понял меня. И в тот же вечер увез меня в свою загородную резиденцию. Там я впервые изменила мужу, провела с Хагоном ночь любви. Любви?.. Ну как сказать… Роскошь его покоев, его благоухающая духами сутана, душистое вино… И в итоге я, опрокинутая навзничь на льняные простыни. Хагон набрасывался на меня, как волк на самку в брачный период. Опять, и опять, и опять. Я же думала, что хочу в туалет, хочу помыться, хочу спать, хочу уехать… Мне едва удавалось изображать покорность.