Поединок соперниц
Шрифт:
Могу представить, что бы произошло, если бы разнесся слух, что внучку Хэрварда Вейка уморили голодом. Могли бы вспыхнуть волнения — ведь здесь, в Восточной Англии, крестьяне более независимы и решительны, чем где-либо. Восстание моего деда еще не было забыто, и крестьян побаивались. В конце концов мы сошлись на том, что аббатство отложит срок внесения платежей.
Но теперь — Утрэд. А значит, жди беды.
Наконец служба подошла к концу. Все встали, двинулись к выходу. Только Утрэд неожиданно кинулся к решетке.
— Леди Гита! Умоляю, выслушайте меня!
Я тотчас подошла. Он схватил мою руку.
— Миледи, нам нужна ваша помощь. Случилось несчастье…
Но уже рядом оказалась настоятельница Бриджит.
— Изыди, сатана! Отпусти немедленно сию девицу. Она находится в обители невест Христовых, а ты…
— Матушка, это мой человек. И я прошу соизволения переговорить с ним.
Но мать Бриджит — не добрая настоятельница Марианна. Она не допускала и боялась моих встреч с крестьянами. Да и аббат Ансельм запретил ей это, а она всегда была ему послушна.
— Это еще что такое, Гита? Ты перечишь мне? Немедленно удались.
За ее спиной уже стояли две крупные монахини, и я поняла, что меня потащат силой, если заупрямлюсь.
И я лишь успела шепнуть Утрэду, чтобы ждал меня на обычном месте.
За трапезой я еле заставила себя поесть. И мысли всякие лезли в голову, да и еда была далеко не лучшей — немного вареной репы и ложка ячменной каши. В этом году мы по сути голодали, но никто не смел высказаться, так как это значило уличить мать Бриджит в плохом ведении хозяйства. А сама она, строгая и суровая, восседала во главе стола, чуть кивала, слушая, как одна из сестер читает жития святых.
После трапезы я подошла к Отилии.
— Скажи настоятельнице, что мы пойдем помолиться в часовню Святой Хильды.
Отилия с укором посмотрела на меня. Сама-то она часто простаивала всенощную в часовне, молилась до зари. Она находила в этом удовольствие — она была святой. Я же… Пару раз и я оставалась с ней, но не для молитвы, а чтобы под предлогом бдения незаметно исчезнуть, когда мне не позволяли свидания. К утру я всегда возвращалась, а Отилия все молилась, пребывая словно в трансе. Меня восхищал ее религиозный пыл, ее искреннее служение. Да и не только меня. Когда Отилия молилась, никто не смел ее беспокоить. Я этим пользовалась. Она же не предавала меня, но опасалась этих моих отлучек. Вот и сейчас я увидела волнение на ее лице.
— Гита, это грешно.
— Грешно не оказать помощь.
— Но эти люди… Они просто используют тебя.
— Им не к кому более обратиться.
— Но если откроется… Тебя накажут.
— Ничего не откроется. Я скоренько вернусь. Так ведь всегда было.
И она, конечно, уступила.
Мать Бриджит была даже довольна, что я решила молиться с Отилией. Она дала каждой из нас по зажженной свече, а мне велела обратить свои помыслы на мир духовный и просить у Господа и Святой Хильды прощения за свою суетность и непокорность. Знала бы она!..
Часовня Святой Хильды была небольшой. В нише стены стояло изваяние святой, выполненное из дерева, раскрашенное и позолоченное. Здесь царил полумрак, лишь на небольшом алтаре поблескивал золотой ковчег с мощами.
Я прикрепила свою свечу и хотела опуститься на колени, когда Отилия неожиданно подошла.
— Гита, мое милое Лунное Серебро, не делай того, что задумала.
Я молчала, даже почувствовала легкое раздражение. Она же продолжала:
— Если ты сегодня уйдешь, то уже не будешь одной из нас. Ты больше не вернешься.
Я нервно улыбнулась, скрывая, что от ее слов мне стало несколько не по себе. Ведь уже не раз случалось, что слова Отилии оказывались верны. Она говорила о разных вещах, словно зная все наперед, и, как я заметила, ее саму порой пугало это. Поэтому я постаралась ответить ей даже с напускной бравадой:
— Ты говоришь, как пророчица, Отил. А ведь на деле ты всего-навсего молоденькая девочка шестнадцати лет. Поэтому лучше помолись, чтобы меня не выследили и моя отлучка, как и ранее, осталась известной только нам.
Я постаралась отвлечься, глядела на огонек свечи, тихо читая «Раter noster» [37] , и мне стало казаться, что сияние огонька словно окутало и согрело меня… зачаровало. Мне стало даже хорошо, и не хотелось никуда идти. Было такое ощущение, будто что-то удерживает меня здесь.
Но все же я встала и вышла. Ночь пронзила меня холодом и мраком. Здесь, с западной стороны монастырских построек, располагался сад-гербариум, за которым в ограде была небольшая калитка. От нее тропинка вела к лесу, где мы обычно собирали хворост. А там, через пару миль, стоял старый каменный крест, установленный много лет назад. И возле креста меня ждал сын моего крестьянского старосты Цедрика, Утрэд, ставший солдатом, так как не смог полюбить работу на земле. Последнее время он служил у некой леди Риган из Незерби и был вполне доволен своим местом. И если он оставил все, чтобы предупредить меня, значит, в моих владениях и впрямь не все ладно.
37
«Отче наш» (лат.).
Я торопилась, почти бежала через ночной лес, поскальзываясь на мокрых листьях и еле находя тропинку в тумане. Однако я хорошо знала округу и вскоре увидела проступающие сквозь туман очертания креста. Рядом стоял Утрэд, кормил с ладони мохнатую низкорослую лошадку. Увидев меня, он шагнул навстречу, набросил на мои плечи свой широкий шерстяной плащ.
— Вы пришли! Да благословит вас Пречистая Дева.
— Я промочила ноги, — проворчала я. — Давай, выкладывай, что случилось, да только быстро.
— Быстро? Тогда просто скажу: люди аббата из Бери-Сент-Эдмундса напали на деревню. Они жгли, насиловали, убивали.
Я только и смогла выдохнуть:
— Не может быть!..
Тогда он мне все рассказал. Оказалось, что аббат Ансельм отложил выплату положенного оброка только до Рождества. Это казалось абсурдным — где люди могли найти деньги, особенно зимой? Но Ансельм был слишком разгневан тем, что женщины избили его поверенного, и не желал проявлять снисхождения. Он только заменил натуральный оброк денежной выплатой, зная, что в фэнах люди промышляют рыбой и могут ее продавать. Забыв при этом, что во времена неурожая все добытое идет исключительно на пропитание. К тому же Ансельму донесли, что люди занялись охотой на птиц, а это уже считалось браконьерством.