Поединок соперниц
Шрифт:
— Родная моя… Почему? Как же ты могла, зачем таила от меня столько времени?
Я медленно открыла глаза, возвращаясь в реальный мир.
— Какое это имеет значение? У тебя ведь есть супруга.
Я все же разомкнула обнимавшие меня руки. Смогла поглядеть ему в лицо.
— Я не была с мятежниками, сэр. Просто привела к ним Ральфа, чтобы пояснить все. Ральф де Брийар поможет вам уладить это дело.
Я отступила, и Эдгар, справившись с волнением, обратился к саксам. Один за другим они начали покидать дымный подвал. Вынесли и Хорсу.
Я сидела, отвернувшись к стене. Рядом была только Элдра. Но она отступила, когда приблизился граф, присел рядом. Это было невыносимо.
— Уходи, Эдгар.
Он повиновался. А я расплакалась. Мне было плохо, и опять заныла поясница. Так, зареванная, я и вышла наружу. Щурясь от слепящего на морозном солнце снега, не глядя по сторонам, дошла до носилок.
Утрэд помог мне забраться в них. Я была, как куль с мукой — тяжелая, неповоротливая. Я хотела домой. Элдра устроилась подле меня, обняла, и я могла всласть выплакаться на ее груди. Потом, сквозь всхлипывания, спросила, как уладились ее дела с Альриком. Оказывается, она все же созналась ему. Меж ними не должно быть тайн — так решила она. Альрик же сказал, что дитя ни в чем не повинно и не должно страдать, но он будет надеяться, что ее ребенок от него. Я же подумала, что все равно зря она открылась. Конечно, муж любит ее, однако на ее ребенке всю жизнь будет лежать печать подозрения. И еще я удивилась, насколько циничной стала за это время.
Мы все ехали и ехали. Миновали лес, двигались вдоль замерзшей ленты реки Нар. День был светлый, ясный. А вот мне становилось все хуже.
Издали долетел звон колоколов. Элдра, приподняв занавеску носилок, с улыбкой глядела на колокольню церквушки в снегах.
— О небо, Гита, ведь сегодня же сочельник!
Она повернулась ко мне, и улыбка сошла с ее лица. Крикнула Утрэду, чтобы гнал коней как можно быстрее.
Меня совсем замутило от тряски. Я то и дело цеплялась за Элдру, кусала губы. Что, если роды начнутся еще в пути? Однако небо смилостивилось надо мной. И хотя мы добрались до Тауэр-Вейк, когда уже стемнело, я все же смогла сама выйти из носилок. Правда, тут бы и упала, если бы Утрэд не подхватил меня на руки, не внес в башню.
В страшной спешке мои женщины суетились, стаскивали с меня одежду, разводили огонь. Их торопливость меня пугала, и я старалась смотреть только на Труду — спокойную, деловитую, важную. О Труде ходила слава как о лучшей повивальной бабке в округе, и она любила похваляться, скольких младенчиков приняла на свет Божий. Мой будет, наверное, сотым, уверяла она. Я невольно улыбнулась — Труда и понятия не имела, что такое сотня.
Боли становились все более частыми и острыми. Я лежала в своем покое, кусала губы, комкала края одеяла вспотевшими руками. В покое было очень жарко, но мне сказали, что так и должно быть. С меня же пот струился ручьями после каждой схватки. В промежутках между ними я думала об Эдгаре, о том, что теперь он знает о ребенке. Ранее я этого не хотела, но сейчас от этого мне было даже легче. В конце концов, он отец, и если со мной что-то случится…
Я сказала об этом Труде, но она лишь сердито шикнула на меня. Как можно думать сейчас о таком. Лучше бы я вспомнила, какой сегодня вечер, и помолилась. И я послушно твердила слова молитвы, как учили в монастыре:
— Verbum caro factum est, et habitavit in nobis… [65]
Боли становились все сильнее. Но я была так утомлена, что в перерывах между схватками даже засыпала. И опять приходила в себя с глухим стоном. Кричать мне было стыдно.
Толстая Труда тихонько ходила, развешивая у очага детские вещички, одеяла и шкуры, чтобы нагрелись. Помешивала в каких-то горшочках, отчего пряный запах распространялся по комнате. Мне стало грезиться, что я в монастыре, в красильне, помогаю сестрам красить ткани. Наверное, это было оттого, что в комнате стоял пар от отвара ясеневой коры и крапивы.
65
«И слово стало плотью и обитало с нами…» (лат.).
И опять забытье, потом опять боль. Но в какой-то миг я различила привычные звуки утра — крики петухов, отдаленный звон колокола. Рождество!.. Я стала говорить, что людям надо пойти в церковь… Господи, уже новый день настал, а моим мукам нет конца.
Труда склонилась надо мной, лицо ее было усталым, осунувшимся и… встревоженным.
— Бедная девочка, ты такая худенькая. Тяжело тебе придется. Вот что, давай попробуешь походить.
Походить?.. Я расплакалась. Сил не было вообще. Но я так хотела родить этого ребенка! И я встала, с трудом переставляла ноги, опираясь на Эйвоту и еще одну женщину, ходила от стены к стене, пока боль не стала непереносимой. Меня просто скрутило пополам. Еле дотащилась до кровати. Но Труда, похоже, была довольна. Потом пошарила у меня между ног, и лицо ее вновь омрачилось.
— Вы еще не готовы, госпожа. Придется ждать.
Ждать? Сколько? Я уже ничего не соображала от боли. Казалось, стальные когти разламывают мне поясницу, а низ живота вспороли ножом и в зияющую рану бьют деревянным колом. Я стала кричать, рычать, выть…
Не знаю, сколько это длилось. Смутно различила, как кто-то сказал, что уже вечер и что на всякий случай стоит послать за священником. Значит, я умираю. Я почти хотела смерти как избавления от мук.
Потом громко стукнула дверь и донесся гневный окрик Труды. Мужской голос что-то ответил. Значит, пришел священник. Я умираю.
Но надо мной склонился Эдгар. Нервно дернул застежку плаща, рывком отбросил его в сторону.
— Сюда нельзя мужчинам! — вопила Труда.
— Мне можно. Я отец.
Я вспомнила, что случилось с Ральфом в такой ситуации. Какой будет позор, если обомлеет и Эдгар. Хотела сказать, чтобы он уходил, но вновь зашлась криком.
— Кричи, кричи, любимая, у тебя это славно получается! — почти весело говорил Эдгар, обнимая и поддерживая меня сзади под спину. — Хорошо, что я успел. Теперь мы вместе, и вместе мы сможем.
Это удивительно, как подействовали на меня его слова. Я даже заулыбалась. Но тут такая боль… Кости словно затрещали, разошлись… Я вцепилась в руку Эдгара, закричала.
Он поддерживал меня, целовал мне виски, волосы. Я цеплялась за него. И даже Труда больше не гнала его, копошилась под одеялом между моих ног.
— Ну вот и славно. Тужьтесь, леди, тужьтесь.
Я старалась, рычала сквозь сцепленные зубы.
И вдруг мне стало легче. Скользкий комочек плоти выскользнул из меня. Я опала, закрыла глаза. Так устала, что сейчас меня ничего не волновало. И все же я улыбнулась, услышав счастливый смех Эдгара.
Дитя кричало, гомонили люди, Эдгар целовал меня. Я все же открыла глаза.
— Гита, у нас дочь. Ты только погляди, какую славненькую девчушку ты родила!
Он даже не огорчился, что не сын.
Со мной еще что-то делали, но я почти не обращала на это внимания. Ибо подошел Эдгар, в сильных руках которого кричала, суча ручками и ножками, крохотная девочка. И как же бережно он ее держал! А еще говорят, что мужчины боятся новорожденных.
Я взглянула на ребенка. Моя дочь была прелестна. Она таращила на меня глазенки удивительной голубизны. И эти светлые волосики…