Поединок. Выпуск 16
Шрифт:
«Жигуленок» остановился рядом с ним. Ослепленный фарами, он не видел, кто за рулем, но ведь некому здесь останавливаться, кроме Зои. Он шагнул на проезжую часть и протянул руку, чтобы открыть переднюю дверцу.
Он не почувствовал удара, не успел почувствовать, просто то, что он видел, закрылось сиреневой пеленой, и ему стало все безразлично.
Через неопределенное время он на мгновенье прорвался сквозь сиреневую пелену и понял, что его куда-то везут. Но за пеленой было лучше, и он опять ушел за нее.
Олег пришел в себя, когда его
Ушла пелена, все прояснилось, будто киномеханик поправил фокус. Где-то вверху, этажа через два, желто светила забытая лампочка, давая возможность кое-как рассмотреть место действия. Лестничная площадка дома, поставленного на капитальный ремонт, к которому еще не приступали. Двое плохо различимых граждан на площадке. Один возился у двери с ключом открывал, другой, прислонившись к стене, посматривал на Олега.
— Входи, — сказал Олегу тот, что возился с ключом, он наконец открыл ее.
Олег вошел во тьму. Сзади щелкнули выключателем.
Вероятно, здесь когда-то была однокомнатная квартира, остатки перегородок наталкивали на эту мысль. Теперь же Олег находился в помещении, которое и комнатой назвать нельзя: справа — руины кухни, слева — неэстетично открытый взорам сортир, два наглухо заколоченных досками окна. Правда, мебель весьма сносная: широкая тахта, большой круглый стол с придвинутыми к нему четырьмя стульями, два кресла по углам, сервант с посудой.
— Садись, Олег, — указал на стул тот, кто открывал дверь. Сам он устроился в кресле.
Олег присел на край тахты и, разглядев говорившего, начал беседу:
— Мне говорили, что ты, Альберт, в бомбардиры подался, а ты, оказывается, вертухаем шестеришь.
— Не цепляй меня, Олег, а? — попросил Альберт.
— Руки мне освободи, вертухай.
— В наручниках посидишь.
— Чего боишься-то? Ты же боксер, чемпион, меня одним ударом уложить можешь.
— Что я, тебя не знаю? Мало ли чего сотворишь: ты же припадочный.
— Зачем я здесь?
— Не знаю, Олег. Мне сказали, чтобы я тебя сюда доставил, и я доставил. — Альберт посмотрел на свои наручные часы и приказал второму: Иди встречать.
Второй — помоложе Альберта, лет сорока — послушно удалился.
— Этот-то откуда? Я его вроде не знаю, — спросил, Олег.
— Тебе не все равно? — справедливо заметил Альберт.
— Интересно, — признался Олег.
— А мне интересно другое, — сказал Альберт. — Зачем ты в эти дела лезешь, Олег?
— В какие дела?
— В коммерческие. Тебе там делать нечего. Ты же лох натуральный.
— А ты?
— И я — лох. Только я понимаю, что я — лох, а ты — нет. Вот тебе рога и ломают.
— Кто мне рога собирается ломать?
— Сейчас узнаешь.
И точно: почти сразу же в помещении появились элегантный Гоша и прекрасная Зоя. Альберт почтительно встал и доложил:
— Доставили, Георгий Станиславович!
— Ишь ты! — встрял Олег. — Он же у тебя лет тридцать назад на Гошку откликался!
— Времена меняются, — за Альберта ответил Гоша. — Здравствуй, Алик.
— Не желаю я с тобой здороваться, — признался Олег.
— Дело твое, — миролюбиво заметил Гоша, прошел за дверь, затащил в комнату громадную сумку и, заметив, что Зоя стоит, предложил ей: — Садись, Зоенька, в ногах правды нет.
Зоя села, а Гоша, раскрыв сумку, стал извлекать из нее и расставлять на столе многочисленные бутылки и закусь, упакованную в картонные коробочки. Занимаясь делом, он приговаривал:
— Посидим, выпьем, поговорим по-человечески, — и к Альберту: — Ты посуду расставь.
Альберт кинулся к серванту.
— Как поживаешь, Олег? — светски заполняя паузу, осведомилась Зоя.
— Дешевка, подстилка, дрянь, — спокойно обозвал ее Олег.
— Я обижусь, Олег, — предупредила его Зоя.
— Она обидится, Алик, — подтвердил Гоша, — и мы обидимся за нее.
— Обидитесь — это, значит, бить будете? — поинтересовался Олег.
Ему не ответили, не стали связываться с дураком. Суетились, накрывали на стол. Накрыли на четыре персоны. Гоша полюбовался содеянным, спросил:
— Ну, как у нас, Зоенька?
— Лучше, чем тогда в ресторане, правда, Олег?
— Дешевка, подстилка, дрянь, — скучно, как заученный урок, повторил Олег.
— Нет, ты невыносим, Алик! — отозвался на грубость Гоша. — Я тебе хотел приятное сделать, а теперь уж и не знаю… Впрочем, я сегодня терпим и великодушен. На, держи!
Гоша, достав из внутреннего кармана пиджака банковскую упаковку пятидесятирублевок, кинул ее на тахту.
— Плата, надо полагать, за то, что Гришкину контору повалил и помог тебе куш сорвать? — понял Олег.
— Ты — догадливый, — согласился Гоша. — Только не плата, а доля: ты в деле, Алик.
— А не пожадничал ли ты, бывший мой приятель?
— Все по справедливости, симпатичный мой друг. Капиталом ты не входил, так что пять процентов — доля серьезная. К тому же я должок твой зачел. Восемь тысяч ты заработал, Алик. Неплохо, а? Как раз гонорар за две книжки. Ты же над ними года два корпел.
— Ты, я вижу, все подсчитал. А Гришкину смерть во сколько оценил?
— Гриша сам себя погубил. Он был наивным злодеем, Алик. Мне говорили, что он каждый вечер смотрел по видео «Крестного отца». И стал выдумывать для себя нечто подобное. Черный лимузин, телохранители в шляпах и пиджаках в талию, виллы, таинственные сборища, пистолеты… Дурацкий, выдуманный в стиле ориенталь мир… А в общем, жаль его. — Гоша налил две рюмки коньяку, взял их в руки, подошел к Олегу и протянул ему одну рюмку, будто не замечая, что руки у него связаны за спиной. — Давай, Алик, за упокой раба божьего Григория.