Поэмы (1922-февраль 1923)
Шрифт:
Слышатся еле...
Весь мир остальной отодвинут куда-то,
230 лишь трубкой в меня неизвестное целит.
Просветле- Застыли докладчики всех заседаний,
ние мира не могут закончить начатый жест.
Как были,
рот разинув,
сюда они
смотрят на Рождество из Рождеств.
Им видима жизнь
от дрязг и до дрязг.
Дом их -
240 единая будняя тина.
Будто в себя,
в меня смотрясь,
ждали
смертельной любви поединок.
Окаменели сиренные рокоты.
Колес и шагов суматоха не вертит.
Лишь поле дуэли
да время-доктор
с бескрайним бинтом исцеляющей смерти.
250 Москва -
за Москвой поля примолкли.
Моря -
за морями горы стройны.
Вселенная
вся
как будто в бинокле,
в огромном бинокле (с другой стороны).
Горизонт распрямился
ровно-ровно.
260 Тесьма.
Натянут бичевкой тугой.
Край один -
я в моей комнате,
ты в своей комнате - край другой.
А между -
такая,
какая не снится,
какая-то гордая белой обновой,
через вселенную
270 легла Мясницкая
миниатюрой кости слоновой.
Ясность.
Прозрачнейшей ясностью пытка.
В Мясницкой
деталью искуснейшей выточки
кабель
тонюсенький -
ну, просто нитка!
И всё
280 вот на этой вот держится ниточке.
Дуэль Раз!
Трубку наводят.
Надежду
брось.
Два!
Как раз
остановилась,
не дрогнув,
между
290 моих
мольбой обволокнутых глаз.
Хочется крикнуть медлительной бабе:
– Чего задаетесь?
Стоите Дантесом.
Скорей,
скорей просверлите сквозь кабель
пулей
любого яда и веса.
–
Страшнее пуль -
300 оттуда
сюда вот,
кухаркой оброненное между зевот,
проглоченным кроликом в брюхе удава
по кабелю,
вижу,
слово ползет.
Страшнее слов -
из древнейшей древности,
где самку клыком добывали люди еще,
310 ползло
из шнура -
скребущейся ревности
времен троглодитских тогдашнее чудище.
А может быть...
Наверное, может!
Никто в телефон не лез и не лезет,
нет никакой троглодичьей рожи.
Сам в телефоне.
Зеркалюсь в железе.
320 Возьми и пиши ему ВЦИК циркуляры!
Пойди - эту правильность с Эрфуртской
сверь!
Сквозь первое горе
бессмысленный,
ярый,