Поэмы

Пшавела Важа

Дэвы

Эй, Шере, несчастный-мозгляк, Куда тебя черти погнали? За нашей пирушкою всяк Свои забывает печали. Давай заворачивай к нам, Коль дьяволу продал душонку! Наделал ты дела, а сам Торопишься, видно, в сторонку.

Шере

Вы правы, за вами душа, Уделом ей адские муки. Зачем же напрасно спеша, За трупом вы тянете руки? Мне б только пожить на земле Пять лет или сколько хотите, А там кипятите в смоле И в пламени адском варите.

Дэвы

Добро! Торопись, молодец! Пять лет небольшая помеха. Но помни: настанет конец Помрем над тобой мы от смеха! И Шере пришпорил коня И прянул во тьму, исчезая, И долго за ним чертовня Визжала вослед, как шальная.

XI

В чужом бесприютном краю Беды натерпевшись немалой, Вернуться в отчизну свою Торопится путник усталый. И вот он родной небосклон! Но что это? Строем старинным, Вздымая полотна знамен, Отряды идут по долинам. Рога

боевые трубят, Колышутся длинные стяги, И кони, волнуясь, храпят, И воины полны отваги. На каждом мерцает, светясь, Доспех, облегающий тело, И черная кровь запеклась, И грязь на телах затвердела. У каждого щит на плече, У каждого палица битвы, На каждом тяжелом мече Иссечено слово молитвы. В стальной рукавице рука Колеблет копьем многогранным. Броня на груди нелегка С нашитым на ней талисманом. Гурген на коне вороном Ведет боевую дружину, И грохот, и вопли кругом Весь день сотрясают долину. За ним в отдаленье ведут Великое множество пленных, Спешит за верблюдом верблюд Под грузом сокровищ бес ценных. А рядом, стальные мечи Украсив людскими зубами, Бегут, хохоча, палачи И блещут на пленных глазами. Столкнулись Гурген и Леван! Бой грянул, и не друг Гургена, Страдая от множества ран, Едва был избавлен от плена. И Шере, раздвинув кусты, В испуге глядит на знакомых. В сознании их правоты Страшит его собственный промах. И чоха намокла от слез, И гложет тоска святотатца. Хотел он пробраться в обоз И с войском Гургена смешаться, — Да поздно Душа залилась Прощальным отчаянным свистом И с правдой последняя связь Нарушилась в сердце нечистом. Как бешеный, Шере взглянул На эти знакомые лица, И войск торжествующий гул Ударил в лицо нечестивца. Отпрянул несчастный назад, И втайне себя проклиная, Помчался в кустах наугад, Коня второпях погоняя.

XII

Подействовал страшный состав! Весь край поутру взволновался. В любовную чашу упав, Таинственный яд примешался. Этери поблекла лицом, Червями изъедено тело, Нет силы ни ночью ни днем, Где снимут, там вдвое насело. В испуге царевич глядит, Склоняясь у милого ложа, Извелся, рыдая навзрыд, Остались лишь кости да кожа. Как только увидит жену, В беспамятстве валится, бедный, И только Этери одну Зовет он в печали предсмертной. О горе! За крепкой стеной Скрывает он в башне Этери И слуги его день-деньской Стоят сторожами у двери. Царевич, Этери звала, Что толку во мне, зачумленной? Уж лучше б я ни щей была, Чем жить мне царевной плененной! Царевич мой, милый супруг, Мое дорогое светило, Прости меня, бедный мой друг, Всю жизнь я тебе отравила! Во всем я виновна сама, Проклятая с детства судьбою! Зачем я лишилась ума, Когда повстречалась с тобою? Не зря я твердила тебе, Увидев тебя на опушке, Что бросил ты вызов судьбе, Приблизившись к бедной пастушке! Напрасно мы, милый, сошлись! Убить меня, глупую, мало За то, что я нищую жизнь На роскошь твою променяла. Ты слишком для ни щей хорош, Супруг мой, царевич прекрасный! И рано иль поздно, но все ж Я знала, что буду несчастной.

XIII

Пошла во дворце кутерьма Уходит царевич в могилу! Лишаясь от горя ума. Пришла к нему мать через силу. Звала, обнимала его. Кружилась над ложем, как птица, Но сына спасти своего. Увы, не сумела царица. Ах, матушка, сын говорил, Ты знаешь причину недуга. Он силы мои подкосил, Когда заболела супруга. Уж близок последний мой день, Последняя ночь роковая. Зовет меня смертная сень, Торопит плита гробовая. Пока я в сознанье, молю, Послед нее дай утешенье, Позволь мне Этери мою Увидеть хотя на мгновенье. Пускай разорвется душа, Отнимутся ноги и руки, Хочу я смотреть, не дыша, На милые очи супруги. А если на горе мое Она умерла безутешной, Хоть пепел мне дайте ее, Хоть локон волос ее нежный, Хоть с белой руки ноготок, Кусок подвенечной вуали, Чтоб я лобызать его мог В своей беспредельной печали. И бросилась мать во дворец, Упала, крича, на колена, еле жива, наконец, Она умолила Гургена. И Шере к престолу зовут. И Шере, как вставший из гроба, Является, страшен и лют, И долго безмолвствуют оба. И начал владыка: Герой, Ты воинов многих сильнее. Я знаю, насколько тобой В своей одолжен я затее. Я царь. Но ведь я и отец! Томит мою душу тревога. Недаром ношу я венец И верую в господа бога. Могу ли я сына убить? Наследник он мой с малолетства! Сумел ты отраву добыть, Найди и целебное средство. Коль девка опять оживет И силу утратит знахарство, Лекарствам иным предпочтет Царевич такое лекарство. Как будто обрушился гром На голову визиря снова. Но слышит он в сердце своем Заклятия знахаря злого: Держись, не сдавайся, сынок, Крепись, мой возлюбленный Шере. Оставить мне душу в залог Не ты ли поклялся в пещере?> И Шере, белее, чем мел, Вступить не посмел в пререканья… Вдруг в окна дворца долетел Томительный вопль причитанья. И в черных одеждах народ Бежит перед царским покоем, И плачет, и волосы рвет, И женщины мечутся с воем.

Царь

Мой Шере, взгляни за окно, Кто там завывает во мраке?

Шере

О царь, за окошком темно. Пируют, как видно, гуляки.

Царь

Мой Шере, я слышу кричат. Пойди, разузнай, бестолковый. Но двери на петлях скрипят И визирь вбегает дворцовый. Глашатай великих скорбей, Посыпал он голову прахом И белого снега белей, Сказал государю со страхом.

Визирь двора

Срази супостата господь С такою же силой смертельной, С какой он и душу и плоть В сосуд превращает скудельный. Скончался твой сын, государь! Нет больше Этери прекрасной! На войнах не видел я встарь Кончины настолько ужасной! Как только внесли лекаря Этери в покои к больному, Поднялся он, взором горя, Смертельную чуя истому. Супругу он обнял рукой, Приник к окровавленным ранам, И вдруг перед милой женой На ложе упал бездыханным. Мы ах не успели сказать Этери взмахнула кинжалом… Доселе его рукоять Торчит под соском ее алым! Покрыла Царя темнота При вести об этой кончине. О горе! Открылись врата В страну мою бедную ныне! Мой сын был опорой стране, Он был нам светила дороже… Зачем не оставил ты мне Дитя мое, господи боже?

XIV

И вот, улыбаясь вдали, Опять засияло светило, Но бедные очи земли Смотрели туманно и хило. Весь трауром город одет, Унылые реют знамена. Вельможи, встречая рассвет, Рыдают у царского трона. И медленный стелется дым, Клубясь над костром поминальным. И лев — спасалар, недвижим, Стоит перед войском печальным. Стоит, опираясь на меч, Высокому пред ан престолу, И пламя колеблется свеч, И стяги повергнуты долу. Не плачет над башней труба, Не бьют на заре барабаны. В глубоком молчанье толпа Идет, заливая поляны. И в рощах умолк соловей, Затихли веселые птицы, И смотрят из чащи ветвей, Как толпы идут из столицы. Свершая священный обряд, Святитель выходит из двери И визири шествуют вряд, Не видно лишь визиря Шере. Два гроба плывут над толпой Один деревянный, дощатый. Другой, впереди, дорогой, Повит пеленою богатой. И падает наземь народ, Услышав церковное пенье, И слезы обильные льет, И волосы рвет в исступленье. По воле усопшего, тут На светлом лесном косогоре, Где птицы лесные поют, Остались влюбленные вскоре. В двух темных могилах легли Поодаль они друг от друга, Чтоб даже в объятьях земли Не видела мужа супруга. Но скоро чудесную весть Услышали жители края: Над бедной пастушкою здесь Фиалка возникла лесная. И рядом, на холме другом, Открылась огромная роза. Цветут они ночью и днем, И в зной, и во время мороза. И вечно друг к другу стремясь, Листы воедино сплетают, И птицы, людей не боясь, Над ними весь день распевают. И бьет животворный ручей Близ этих надгробий зеленых, И сладостной влагой своей Целит безнадежно влюбленных. Кто этой воды изопьет, Тот сердцем не будет изранен, Будь он из богатых господ, Иль просто бедняга крестьянин.

XV

А Шере, вы спросите, что ж, Проклятый убийца Этери? С утра и до вечера нож Он точит сегодня у двери. Зачем ему острый клинок? Не смерти ли хочет несчастный? О чем, средь людей одинок, Хлопочет преступник опасный? Давно уже, старый злодей, С заплатанной ни щей сумою Он бродит вдали от людей И дико трясет головою. При царском дворе позабыт, Отверг он вельможное званье, И только угрюмо молчит, Когда его гонят крестьяне. В древесное лыко одет, Больной, сумасшедший калека, Боится на старости лет Смотреть он в лицо человека. И вечно он рыщет в горах, В лощинах, травою поросших. То волком завоет, и страх Хватает за сердце прохожих; То горным козлом закричит, То диким завоет шакалом, То меч свой и ломаный щит Таскает на ослике малом. То снова, как злой нетопырь, В дремучей трущобе ютится… Однажды ушел в монастырь С монахами богу молиться. Да где там! Молитвы не впрок Тому, кто отрекся от бога. И снова, как перст, одинок, Он точит клинок у порога. Зачем же несчастному нож, Молитвы к чему и стенанья? Затем, что ему невтерпеж На наше смотреть мирозданье. Затем, что безумной рукой Сегодня он выколет очи, Затем, что смертельный покой Он видит в безмолвии ночи.

1880. Перевод Н. Заболоцкого

Бахтриони

I

День оделся покрывалом. Горы меркнут. Спят герои, Что в могилу с поля брани В боевом поту сошли. Словно струи Алазани, Над померкшею землею Облаков бегущих слезы Безутешно потекли. И, омытые грозою, Блещут горные высоты, А в сухом вчера ущелье Слышится потока гром. Облака к лугам восходят От росистого осота, Горы полны белопенным Водопадов молоком. Мой привет примите, горы! Пусть шумит и зеленеет Остролист и можжевельник Над могилою моей… Только с вами это сердце Оживает и смелеет. Был я вскормлен вашей грудью И пускай умру на ней!

II

Ясенями и дубами Обросла гора крутая. Камни черные развалин Громоздятся ввысь над ней. С белою овцой старуха У ворот стоит, рыдая Возле жертвенника, грубо Сложенного из камней. Это пшавская святыня, И сегодня праздник пшавов. Почему же нет народа На горе? И почему Женщина сама свежует Жертву на камнях кровавых И одна свеча угрюмо Озаряет полутьму? Здесь когда-то правил пиром Хевисбер седоволосый, Весь народ на пир сходился. Почему ж сюда пришла В этот день одна старуха? Лужей перед нею слезы. Стонет старая, как будто В сердце ей змея вползла.