Поэтессы Серебряного века (сборник)
Шрифт:
Лишь о чуде взмолиться успела я…
Лишь о чуде взмолиться успела я,
Совершилось, – а мне не верится!..
Голова твоя, как миндальное деревце,
Всё в цвету, завитое, белое.
Слишком страшно на сердце и сладостно,
– Разве впрямь воскресают мертвые?
Потемнелое озарилось лицо твое
Нестерпимым сиянием радости.
О, как вечер глубок и таинственен!
Слышу, Господи, слышу, чувствую, —
Отвечаешь
«Верь, неверная! Верь, – воистину».
Жила я долго, вольность возлюбя…
Жила я долго, вольность возлюбя,
О Боге думая не больше птицы,
Лишь для полета правя свой полет…
И вспомнил обо мне Господь, – и вот
Душа во мне взметнулась, как зарница,
Всё озарилось. – Я нашла тебя,
Чтоб умереть в тебе и вновь родиться
Для дней иных и для иных высот.
Молчалив и бледен лежит жених…
Молчалив и бледен лежит жених,
А невеста к нему ластится…
Запевает вьюга в полях моих,
Запевает тоска на сердце.
«Посмотри, – я еще недомучена,
Недолюблена, недоцелована.
Ах, разлукою сердце научено, —
Сколько слов для тебя уготовано!
Есть слова, что не скажешь и на ухо,
Разве только что прямо уж – в губы…
Милый, дверь затворила я наглухо…
Как с тобою мне страшно и любо!»
И зовет его тихо по имени:
«Обними меня! Ах, обними меня…
Слышишь сердце мое? Ты не слышишь?..
Подыши мне в лицо… Ты не дышишь?!..»
Молчалив и бледен лежит жених,
А невеста к нему ластится…
Запевает вьюга в полях моих,
Запевает тоска на сердце.
Каждый вечер я молю…
Каждый вечер я молю
Бога, чтобы ты мне снилась:
До того я полюбилась,
Что уж больше не люблю.
Каждый день себя вожу
Мимо опустелых комнат, —
Память сонную бужу,
Но она тебя не помнит…
И упрямо, вновь и вновь,
Я твое губами злыми
Тихо повторяю имя,
Чтобы пробудить любовь…
Выставляет месяц рожки острые…
Выставляет месяц рожки острые.
Вечереет на сердце твоем.
На каком-то позабытом острове
Очарованные мы вдвоем.
И плывут, плывут полями синими
Отцветающие облака…
Опахало с перьями павлиньими
Чуть колышет смуглая рука.
К голове моей ты клонишь голову,
Чтоб нам думать думою одной,
И нежней вокруг воркуют голуби,
Колыбеля томный твой покой.
Как воздух прян…
Как воздух прян,
Как месяц бледен!
О, госпожа моя,
Моя Судьба!
Из кельи прямо
На шабаш ведьм
Влечешь, упрямая,
Меня, Судьба.
Хвостатый скачет
Под гул разгула
И мерзким именем
Зовет меня.
Чей голос плачет?
Чья тень мелькнула?
Останови меня,
Спаси меня!
Каин
«Приобрела я человека от Господа»,
И первой улыбкой матери
На первого в мире первенца
Улыбнулась Ева.
«Отчего же поникло лицо твое?»
– Как жертва пылает братнина! —
И жарче той жертвы-соперницы
Запылала ревность.
Вот он, первый любовник, и проклят он,
Но разве не Каину сказано:
«Тому, кто убьет тебя, всемеро
Отмстится за это»?
Усладительней лирного рокота
Эта речь. Ее сердце празднует.
Каин, праотец нашего племени
Безумцев – поэтов!
Как пламень в голубом стекле лампады…
Я видел вечер твой. Он был прекрасен.
Как пламень в голубом стекле лампады,
В обворожительном плену прохлады,
Преображенной жизнию дыша,
Задумчиво горит твоя душа.
Но знаю, – оттого твой взгляд так светел,
Что был твой путь страстной – огонь и пепел:
Тем строже ночь, чем ярче был закат.
И не о том ли сердцу говорят
Замедленность твоей усталой речи,
И эти оплывающие плечи,
И эта – Боже, как она легка! —
Почти что невесомая рука.
Зинаида Гиппиус
«Душа одна – любовь одна»
Часы стоят
Часы остановились. Движенья больше нет.
Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.
На скатерти холодной неубранный прибор,
Как саван белый, складки свисают на ковер.
И в лампе не мерцает блестящая дуга…
Я слушаю молчанье, как слушают врага.
Ничто не изменилось, ничто не отошло;
Но вдруг отяжелело, само в себе вросло.
Ничто не изменилось, с тех пор как умер звук.