Поэтессы Серебряного века (сборник)
Шрифт:
Сегодня с неба день поспешней
Свой охладелый луч унес.
Гостеприимные скворешни
Пустеют в проседи берез.
В кустах акаций хруст, – сказать бы:
Сухие щелкают стручки.
Но слишком странны тишь усадьбы
И сердца громкие толчки…
Да, эта осень – осень дважды!
И то же, что листве, шурша,
Листок нашептывает каждый,
Твердит усталая душа.
Голубыми
Голубыми туманами с гор на озера плывут вечера.
Ни о завтра не думаю я, ни о завтра и ни о вчера.
Дни – как сны. Дни – как сны. Безотчетному мысли покорней.
Я одна, но лишь тот, кто один, со вселенной Господней вдвоем.
К тайной жизни, во всем разлитой, я прислушалась в сердце моем, —
И не в сердце ль моем всех цветов зацветающих корни?
И ужели в согласьи всего не созвучно биенье сердец,
И не сон – состязание воль? – Всех венчает единый венец:
Надо всем, что живет, океан расстилается горний.
Смотрят снова глазами незрячими…
Смотрят снова глазами незрячими
Матерь Божья и Спаситель-Младенец.
Пахнет ладаном, маслом и воском.
Церковь тихими полнится плачами.
Тают свечи у юных смиренниц
В кулачке окоченелом и жестком.
Ах, от смерти моей уведи меня,
Ты, чьи руки загорелы и свежи,
Ты, что мимо прошла, раззадоря!
Не в твоем ли отчаянном имени
Ветер всех буревых побережий,
О, Марина, соименница моря!
Вал морской отхлынет и прихлынет…
Вал морской отхлынет и прихлынет,
А река уплывает навеки.
Вот за что, только молодость минет,
Мы так любим печальные реки.
Страшный сон навязчиво мне снится:
Я иду. Путь уводит к безлюдью.
Пролетела полночная птица
И забилась под левою грудью.
Пусть меня положат здесь на отмель
Умирать, вспоминая часами
Обо всем, что Господь у нас отнял,
И о том, что мы отняли сами.
Видно, здесь не все мы люди-грешники…
Видно, здесь не все мы люди-грешники,
Что такая тишина стоит над нами.
Голуби, незваные приспешники
Виноградаря, кружатся над лозами.
Всех накрыла голубая скиния!
Чтоб никто на свете бесприютным не был,
Опустилось ласковое, синее,
Над садами вечереющее небо.
Детские шаги шуршат по гравию,
Ветерок морской вуаль колышет вдовью.
К нашему великому бесславию,
Видно, Господи, снисходишь ты с любовью.
На самое лютое солнце…
На самое лютое солнце
Несет винодел,
Чтобы скорей постарело,
Молодое вино.
На самое лютое солнце
– Господь так велел! —
Под огнекрылые стрелы
Выношу я себя.
Терзай, иссуши мою сладость,
Очисти огнем,
О, роковой, беспощадный,
Упоительный друг!
Терзай, иссуши мою сладость!
В томленьи моем
Грозным устам твоим жадно
Подставляю уста.
Как неуемный дятел…
Как неуемный дятел
Долбит упорный ствол,
Одно воспоминанье
Просверливает дух.
Вот всё, что я утратил:
Цветами убран стол,
Знакомое дыханье
Напрасно ловит слух.
Усталою походкой
В иное бытие
От доброго и злого
Ты перешел навек.
Твой голос помню кроткий
И каждое мое
Неласковое слово,
Печальный человек.
Тень от ветряка…
Тень от ветряка
Над виноградником кружит.
Тайная тоска
Над сердцем ворожит.
Снова темный круг
Сомкнулся надо мной,
О, мой нежный друг,
Неумолимый мой!
В душной тишине
Ожесточенный треск цикад.
Ни тебе, ни мне,
Нам нет пути назад, —
Томный, знойный дух
Витает над землей…
О, мой страстный друг,
Неутолимый мой!
Господи! Я не довольно ль жила?.
Господи! Я не довольно ль жила?
Берег обрывист. Вода тяжела.
Стынут свинцовые отсветы.
Господи!..
Полночь над городом пробило.
Ночь ненастлива.
Светлы глаза его добела,
Как у ястреба…
Тело хмельно, но душа не хмельна,
Хоть и немало хмельного вина
Было со многими роспито…
Господи!..
Ярость дразню в нем насмешкою,
Гибель кличу я, —
Что ж не когтит он, что мешкает
Над добычею?
В душе, как в потухшем кратере…
В душе, как в потухшем кратере,
Проснулась струя огневая, —
Снова молюсь Божьей Матери,
К благости женской взывая:
Накрой, сбереги дитя мое,
Взлелей под спасительной сенью
Самое сладкое, самое
Злое мое мученье!