Поэтика. История литературы. Кино.
Шрифт:
На футуристов и кубистов экспрессионисты смотрят как на завершение импрессионизма. Явно идя от них, они относятся к ним враждебно, потому что им, носителям "нового чувства жизни", "формальные искания" футуризма кажутся суетными (Гюбнер).
Кубизм — в пространстве, футуризм — в движении, оторвались от «наглядности» импрессионистов. Они стали творить из самых элементов, из абстракций, они хотели организовать пространство само по себе, звук как таковой. Картина импрессиониста предполагала двойственность: зрителя и картину; оба никогда не сливались вместе; слияние происходило только в миг восприятия. Футуристы перенесли в произведение зрителя (или слушателя): зритель (или слушатель) даны в самой организации материала; воспринимающий принял непосредственное участие в самом возникновении произведения, переместился с художником на самую картину. Человек стал живым в самой организации абстрактных величин [274] .
274
См. об этом в указ. (прим. 15) статье Гюбнера, стр. 56.
Экспрессионисты и признают за футуризмом два достоинства: 1) человек снова стал центром всего, 2) футуристы изгнали кокетерию, внесенную «мигами» и «мижками» у импрессионистов.
Грех же их в том, что они ко всему этому относились как к «форме», а "нового чувства жизни" не захотели испытать.
Когда хочешь понять, чего хотят экспрессионисты, получается такое впечатление: они не хотят импрессионизма и не хотят футуризма. Поэтика же их самих, как они надеялись, выработалась бы со временем, а теперь и на это надеяться не приходится.
Все-таки кое-что интересное в этом смысле мы найдем у Эдшмида. Мир объявлен видением художника (что-то знакомо очень). Больше нет цепей фактов (положительно знакомо): фабрик, домов, болезней, проституток, криков, голода.
Есть только видение.
Художник видит
Каждый человек более не индивид, привязанный к долгу морали, обществу, семье. Он становится человеком.
Не "blonde Bestie" [Белокурая бестия (нем.)], не обезбоженный примитив, а простой, прямой человек. Человек как сущность, вне изменчивой психологии, вне «переживаний», вне быта. (Человек — примитив, я подсказываю.)
Поэтому всё «Nebensachliche» [Второстепенное (нем.)] отпадает — никаких entremets, никаких hors d'ouvr'ов [Посредствующие звенья, вводные эпизоды (франц.)], никаких отступлений, ничего эссеистского. Декорация и быт отменяются. В произведении соблюдается одна суровая основная линия.
Искусство становится упрощенным и укороченным.
"Описание" изгоняется из поэзии и прозы. Слово становится коротким. Предложение становится коротким — изгоняются словечки и слова, заполняющие его, распространяющие. Ритм, мелодия лишаются украшений, сосредоточиваются, сжимаются. Эпитет стремительно сливается с определяемым. (В живописи поэтому объявлен принцип плаката.)
Здесь много живого.
Но экспрессионисты шли дальше. Они сговорчивы относительно «формы» главное, чтобы сохранить "новое чувство жизни" и так приблизиться к богу.
Схватить корни вещей, выйти из слова, сделать так, чтобы искусство было сверхнациональным, требованием духа, вопросом души. Примитив обратился в символ, сжатая форма расплылась. Если вспомнить при этом разнообразную родню экспрессионизма, станет ясно, что экспрессионизм должен был запутаться. Желая приблизиться к богу, легко было приблизиться… к Зола.
Нехорошими ауспициями для нового течения было то, что его вожди обременены фельетонно-философскими притязаниями, нехорошо тоже было и слишком интеллигентное смирение, с которым Эдшмид закончил программу ("О поэтическом экспрессионизме"): "хороший импрессионист — большой художник и ближе к вечности, чем посредственный экспрессионист, сколько бы он ни стремился к бессмертию" [275] .
И еще: "может быть, перед судом нынешнего дня бесстыдная, гигантская, открытая нагота Зола окажется лучшей, чем наше великое стремление к Богу. Это тоже будет судьбой".
275
Там же, стр. 43.
Золотые слова, но ведь совершенно ясно, что хороший импрессионист лучше не только плохого экспрессиониста, но и плохого импрессиониста (и любого плохого "иста") и что не в этом дело. Указание же на Зола показывает, как опасно иметь большую родню. Даже обе «Эдды» не уберегли.
А хуже всего смирение: живое течение смирением не начинает (да и не кончает).
Экспрессионизм расплылся. Не смог удержать вместе и примитив, и символ, и Зола, и Баалшема, и новую форму, и фельетонного бога. Но было в нем и живое:
ЗНАК ПРИМИТИВА СТОИТ НАД ЕВРОПЕЙСКИМ ИСКУССТВОМ [276] . "Линия красивой традиции прервана".
Я постараюсь показать в следующем «Углу», как влекутся к нему и французские унанимисты, и те два ответа, которые дают в искусстве
футуристы
и
ДАДА [277] .
"СЕРАПИОНОВЫ БРАТЬЯ" [278]
Внимание, которым в последнее время окружено небольшое литературное общество "Серапионовых братьев", достаточно оправданно: это кружок прозаиков. (В состав его входят и поэты, но поэты, ориентирующиеся на прозу; таков сборник «Орда» Николая Тихонова.) Проза должна занять вскоре место, которое еще недавно принадлежало исключительно поэзии. Еще лет пять назад кружок молодых прозаиков был бы вовсе не замечен, года три назад казался бы странным. Во время подъема поэзии проза шла за нею; из литературных традиций преобладали Гоголь, возникший на основе спада поэтической волны 20-30-х годов, Лесков, сблизивший прозаическое слово с поэтическим (все — с необычайным обострением звуковой стороны прозы, у Андрея Белого, Ремизова) [279] . Общение с поэзией обогащает прозу и разлагает ее; притом оно может длиться только до известной поры, когда сказывается основное различие прозаической и поэтической стихий: футуристы, несмотря на интересные опыты Хлебникова и др., прозы уже не дали. Спад поэтической волны ознаменовался сначала тем, что поэзия стала ориентироваться на прозу; песенная лирика символистов ослабевает, появляются эпигоны (Игорь Северянин), говорной стих Ахматовой (синтаксис интимной беседы), криковой, ораторский стих Маяковского (где своеобразие стиха, в особенности членение на ритмические периоды, а также рифмы возникают из расчета на крик) [280] .
276
Cр.: "Экспрессионизм и дадаизм — реминисценция искусства дикарей" (А. Белый. Европа и Россия. — «Звезда», 1924, № 3, стр. 53).
277
21 Третья, не дошедшая до нас часть статьи Тынянова называлась «Папалаги» (см. выше). В 1923 г. появилась книга Э. Шеурмана "Папалаги. Речи тихоокеанского вождя Туйавии из Тиавеи" (пер. с немецкого Б. Л.). К книге, имевшей в России большой успех, жизнь европейца ("папалаги") рассмотрена была в свете «наивного» восприятия туземца; в современных течениях искусства Тынянов показывал, надо думать, подобный отчужденный — под "знаком примитива" — взгляд на европейскую цивилизацию. Ранее отрывок под названием "Дикарь о современной Европе. Папалаги" без указания авторства был помещен в журнале "Современный Запад" (1922, № 1) с редакционным примечанием: "Эта статья заимствована нами из немецких источников. Редакции неизвестно, существует ли книга «Папалаги» в действительности. Во всяком случае статья характерна для настроений современного германского общества". Возможно, сведения о «Папалаги» и были получены Тыняновым из круга редакции журнала (К. И. Чуковский, Е. И. Замятин, А. Н. Тихонов, позднее, в 1924 г., вошедшие в редколлегию "Русского современника", в котором Тынянов активно сотрудничал). Ср.: О «Папалаги»: "искусная подделка в роде "Персидских писем" Монтескье" ("Студент революции", Харьков, 1922, № 2–3, стр. 141).
Из ранних русских откликов на унанимизм и дадаизм см. заметку Е. З[амятина] к русскому переводу (А. Кугеля) рассказа Ж. Дюамеля "Кирасир Кювелье" ("Современный Запад", 1922, № 1; сборник рассказов Дюамеля «Цивилизация» вышел в 1923 г. в переводе Тынянова); предисловие Н. О. Лернера к "кинематографическому рассказу" Ж. Ромена "Доногоо — Тонка, или Чудеса науки" (Пг., 1922, пер. О. И. Подъячей); Я. Браун. Чудеса унанимизма. — «Авангард», 1923, № 3; А. Эфрос. Жюль Ромен и его "Cromdeyre le Vieil". — "Культура театра", 1922, № 1. О Мандельштам в предисловии к своему переводу драмы Ромена «Кромдейр-старый» (М.-Пг., 1925) писал: "Жюль Ромен в современной французской поэзии не одиночка: он центральная фигура целой литературной школы, именующейся унанимизмом. Раскрыв смысл французского наименования школы, получим: поэзия массового дыхания, поэзия коллективной души. Жюль Ромен, Рене Аркос, Дюамель, Вильдрак — вот писатели, делающие одну работу, идущие в одном ярме". О Вильдраке и Дюамеле в России узнали ранее как о последователях Рене Гиля — по кн.: Ш. Вильдрак, Ж. Дюамель. Теория свободного стиха. Пер. и прим. В. Шершеневича. М., 1920. Дадаизм стал известен в России не позднее 1921 г. См. «Начала», 1921, № 1, стр. 254–255; А. Эфрос. Дада и дадаизм. — "Современный Запад", 1923, № 3 (здесь же высказывания и стихотворения Ф. Пикабиа, Ж. Рибемон-Дессена, Ф. Супо, Л. Арагона и др., пьеса Ж. Рибемон-Дессена "Немой чиж"); В. Парнах. Кризис французской поэзии. — «Паруса», 1922, № 1; его же. Современный Париж. — «Россия», 1923, № 7 ("Слово «дада» ничего не означает, гордо говорит Тцара. Дадаизм соответствует нашим ничевокам, отчасти манере Крученых. <…> Из русских, живущих в Париже, к дадаистам примкнул интересный прозаик и живописец Сергей Шаршун"); Г. Баммель. Рец. на "Dada Almanach" (Berlin, 1921). — "Печать и революция", 1922, № 6.
278
"СЕРАПИОНОВЫ БРАТЬЯ"
АЛЬМАНАХ I
Впервые — "Книга и революция", 1922, № 6, стр. 62–64. Подпись: Юр. Ф-в. Печатается по тексту журнала.
Рецензия на: "Серапионовы братья". Альманах первый. Пг., «Алконост», 1922.
Рецензия явилась первым печатным выступлением Тынянова о современной прозе. Основные соображения относительно литературной работы рецензируемых авторов, несомненно, зародились у Тынянова ранее выхода альманаха — он был близко связан с группой "Серапионовых братьев" с самого начала ее образования, в частности — посредством чтения лекций при Литературной студии Дома искусств (см. о ней: "Дом искусств", 1921, № 1, стр. 70–71). Рецензия Тынянова должна быть рассмотрена в связи с историей альманаха.
Издание альманаха молодых беллетристов задумывалось еще весной 1921 г. а, по инициативе Горького (см. в его письме к М. Л. Слонимскому от 5 мая 1921 г.: "<…> нужно бы мне поговорить со всей компанией вашей по вопросу об альманахе, который вам следовало бы сделать". — ЛН, т. 70. 1963, стр. 375). Альманах должен был называться "1921 год"; сохранился план его, составленный Горьким (см. там же, стр. 375–376), и написанное им предисловие (отрывок приведен в автореферате канд. диссертации: А. Д. Зайдман. М. Горький и "Серапионовы братья". Горький, 1968, стр. 12; другой отрывок — в кн.: К. Федин. Горький среди нас. [М.], 1967, стр. 91–92). В первоначально предполагавшемся составе альманах опубликован не был.
а По устному свидетельству С. М. Алянского (1891–1974), история альманаха началась ранее, в 1920 г. — с предложения К. Федина издать его рассказ «Сад». "В это время пришел Шкловский, стал кричать — почему издают одних символистов. Я согласился, что надо расширять круг авторов. Стали по очереди приходить Серапионы; пришел скромный красивый Зощенко. Когда книга была собрана, я показал ее Блоку; он согласился с ее составом".
Альманах "Серапионовы братья" вышел в свет в апреле 1922 г. (23 апреля И. А. Груздев посылает его в Москву П. Н. Зайцеву — секретарю газеты "Московский понедельник", с сопроводительным письмом: "Если Н. А. Павлович будет писать о литературной жизни Петрограда, то большая просьба включить в обзор альманах и указать о самом обществе то, что оно не является литературной школой, а лишь содружеством поэтов, прозаиков и критиков, объединенных общим отношением к искусству" (ИМЛИ, ф. 15, 2. 40). Письмом уточняется дата выхода сборника, указанная в 70-м томе ЛН (стр. 376: май 1922 г.). В том же году альманах — в измененном составе — вышел в Берлине. Предполагались второй и третий выпуски (см. письмо Горького М. Слонимскому, Л. Лунцу и Вс. Иванову — там же, стр. 376). Этот замысел не был осуществлен, не состоялось и издание журнала «Серапионов» "Двадцатые годы" (там же, стр. 376, 466–467).
Среди ранних сообщений о группе и готовящемся альманахе см. заметку "Общество "Серапионовых братьев"" — "Летопись Дома литераторов",
1921, № 1; "Книжный угол", 1921, № 7, стр. 18–21; «Петербург», 1922, № 1, стр. 32. Еще до выхода альманаха проза "Серапионовых братьев" была широко известна в литературных кругах (в частности по устным чтениям) и вызвала ряд откликов в критике. См. статью М. Шагинян "Серапионовы братья", помеченную ноябрем 1921 г. (в ее кн.: Литературный дневник. СПб., «Парфенон», 1922), статью И. Груздева, одного из самых внимательных критиков прозы "Серапионов", — "Вечера "Серапионовых братьев"" ("Книга и революция", 1922, № 3), и полемику (также еще до выхода альманаха): С. Городецкий. Зелень под плесенью. — «Известия», 1922, № 42; "Ответ "Серапионовых братьев" С. Городецкому". — "Жизнь искусства", 1922, № 13; «Россия», 1922, № 2.
Рецензии на альманах давали одновременно очерки короткой биографии всей группы и ее членов: таковы статья В. Шкловского в "Книжном угле" № 7 о не вышедшем еще сборнике, вызвавшая дружескую пародию М. Зощенко ("Литературные записки", 1922, № 2, стр. 8; перепечатано: "Вопросы литературы", 1968, № 11), и статья Е. Замятина ("Литературные записки",
1922, № 1; номер вышел 25 мая 1922 г., т. е. несколько раньше рецензии Тынянова). Среди других отзывов см, рецензию И. Егорова "Семь Семионов" ("Сегодня", 1922, № 1, 10–15 октября) и любопытный неодобрительный отзыв поборника "прекрасной ясности" — М. Кузмина: "Здесь очень шумят и явочным порядком все наполняют так называемые "Серапионовы братья".
Гофмана, конечно, тут и в помине нет. Эти молодые и по большей части талантливые люди, вскормленные Замятиным и Виктором Шкловским (главным застрельщиком "формального подхода"), образовали литературный трест, может быть, и характерный как явление бытовое. Но глубочайшее заблуждение думать, что их произведения отражают сколько-нибудь современность.
Я думаю, что рассказы "Серапионовых братьев", писанные в 1920 году, в 1922 году уже устарели" ("Письмо в Пекин". — В кн.: М. Кузмин. Условности. Статьи об искусстве. Пг., "Полярная звезда", 1923, стр. 163–164).
Живо-заинтересованное отношение к "Серапионовым братьям" Горького хорошо видно из писем, отправленных им после выхода альманаха участникам группы. См. особенно письмо от 19 августа 1922 г. М. Слонимскому (ЛН, т. 70, стр. 379). Отношение Тынянова к литературной работе группы всегда было гораздо более сдержанным, что хорошо видно из публикуемой рецензии. В анкете от 27 июня 1924 г. (ИРЛИ, ф. 172, ед. хр. 129) на вопрос о степени актуальности современных прозаиков он решительно отвечает: "Самые неактуальные — "Серапионы"".
Ранее в письме к А. Г. Горнфельду (см. стр. 505) он называет публикацию "Литературными записками" (1922, № 3) автобиографий «Серапионов» "развращением <…> молодых начинающих прозаиков" (ср. также в письме Эйхенбаума к Горнфельду от 6 авг. 1922 г.: "Физиономия "Лит. записок" мне теперь ясна <…> Можно напечатать веселые автобиографии Серапионовых мальчиков, п. ч. на них есть спрос, а фельетонистов сейчас мало". — ЦГАЛИ, ф. 156, оп. 1 ед. хр. 527).
Важные фактические сведения по истории отношения к "Серапионовым братьям" советской критики содержатся в диссертации А. Д. Зайдман; в книгах В. А. Каверина "Здравствуй, брат, писать очень трудно…" (М., 1965) и «Собеседник» (М., 1973, стр. 40–59). Характеристику отношения Горького к «Серапионам» и значения его оценок для дальнейшей работы писателей см. в книге К. Федина "Горький среди нас". См. также: H. Oulanoff. The Serapion Brothers. Theory and Practice. The Hague — Paris, 1966; W. Edgerton. The Serapion Brothers.
– American Slavic and East European Review. 1949, v. VIII, february: R. Sholdon. Sklovsky. Gorky and the Serapion Brothers. SEFJ. 1968, v. XII, № 1; H. Kern. Leo Lunts, the Serapion Brother. Dissertation, 1965. D. G. Piper. Formalism and the Serapion Brothers.
– The Slavonic and East European Review, 1969, v. 47, № 108.
279
Вопрос о сказе у Гоголя и Лескова и роли этой традиции для русской прозы XX в. впервые с большой остротой сформулирован в статье Б. Эйхенбаума "Иллюзия сказа" ("Книжный угол", 1918, № 2; перепечатано в его кн.: Сквозь литературу. Л., 1924). К ней и отсылает беглый перечень тех же имен у Тынянова. Упомянутая традиция казалась Тынянову уже в значительной мере исчерпанной и не характерной для прозы рецензируемого альманаха. Другие критики, напротив, считали, что «Серапионы» идут "от Лескова через Ремизова" (В. Шкловский. Указ. статья, стр. 20), отмечали общий для всех них интерес к "фонетически-подчеркнутой речи" (И. Груздев. Указ. статья, стр. 111). Ср. также, у М. Шагинян о введении в рассказ "принципа устной речи" (указ. соч., стр. 106). Неустойчивость самого термина «сказ» в языке современной критики и невыясненность степени плодотворности сказа для текущей литературы показывает рецензия Н. Асеева на первую книгу М. Зощенко "Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова" (Пг., «Эрато», 1922), где сказ приравнен к стилизации и художественная действенность его взята под подозрение ("Печать и революция", 1922, № 7, стр. 316). См. также прим. 5.
280
Ср. известное разделение Б. М. Эйхенбаума (ЭП, стр. 331).
Поэтическое слово, ударившись в тупик имажинистов и заумного языка, замирает. Оно осуждено временно на жизнь скупую и потаенную. Перед прозой стоит трудная задача: использовать смещение прозаического слова, которое возникло из общения с поэтическим, — и вернуть ему вместе с тем самостоятельность, снова отмежевав его от поэзии [281] . И здесь — одна из первых задач — создание сюжетной прозы [282] .
По-видимому, для того чтобы совершился этот трудный процесс, нужно сначала упростить задачу, многое забыть — обойти достижения поэтизированной прозы; нужно почувствовать прозу, ее осознать.
281
Сходные положения о взаимодействии поэзии и прозы были сформулированы двумя годами ранее Эйхенбаумом в докладе "Поэзия и проза" (прочитан, по-видимому, на одном из публичных диспутов в Доме искусств или "Живых альманахов" в Доме литераторов; опубл. Ю. М. Лотманом в кн.: Труды по знаковым системам, V. Тарту, 1971). Об эпохах преобладания поэзии или прозы см. также в "Обзоре художественной литературы за два года" И. Н. Розанова (датированном ноябрем 1922 г.) — в его кн.: Литературные отклики. Книгоизд-во писателей в Москве, 1923, стр. 71–76. Ср. также ранее попытку сопоставить поэзию (главным образом символистов) и прозу: Ал. Вознесенский. Поэты, влюбленные в прозу. Киев, «Гонг», 1910. См. постановку вопроса в статье (1935) Р. О. Якобсона "Заметки о прозе поэта Пастернака" (R. Jakobson. Questions de poetique. Paris, 1973; см. также прим. 42 к ст. "Литературное сегодня"). Характерно сопоставление понятий «проза» и «поэзия» — со ссылкой на "Охранную грамоту" Пастернака, — сделанное Тыняновым в беседе с Кавериным о романе "Художник неизвестен" (В. Каверин. Собеседник, стр. 31).
282
Подробнее это требование и ожидание обосновано было в докладе Л. Лунца "На Запад!" (прочитан на собрании "Серапионовых братьев" 2 декабря 1922 г.; «Беседа», 1923, № 3), а также в статьях Тынянова 1924 г. "Сокращение штатов" (см. в наст. изд.), "200 000 метров Ильи Эренбурга" ("Жизнь искусства", 1924, № 4).
Альманах, выпущенный "Серапионовыми братьями", — первый шаг, еще нетвердый, молодого общества. Здесь есть не совсем сделанные рассказы (причем сделанные не всегда лучше несделанных); есть обрывающиеся пути, но есть уже и живые ростки.
"Серапионцы" не спаяны, но это, может быть, нужно. Перед одними стоит задача литературного преображения нового быта (хотя бы и старыми средствами), у других больше сказываются поиски новой формы.
К числу первых принадлежит рассказ Мих. Зощенко, открывающий альманах, — "Виктория Казимировна". Военный (дореволюционный) быт выступает в преломлении традиционного лесковского сказа, которым автор в значительной мере владеет. Есть у него попытка ввода диалектизмов (впрочем, непоследовательно проведенная). За пределы сказа выходят внезапные диссонирующие перемены стиля: "И вот придумал я такую хитрость, потому что вижу: красота ее погибает втуне" (стр. 10). "И незримой силой взошел он в дом <…>" (стр. 11). Относительно сказа одно замечание: язык литературы развивается в значительной мере самостоятельно по отношению к практическому языку (практический язык не знает, напр., возвратов к старому, которые очень существенны в развитии литературного языка). Но один из важнейших источников литературного языка — все же язык практический, в особенности в сказе, где ввод его мотивирован.