Поэты «Искры». Том 2

Минаев Дмитрий Дмитриевич

Жулев начал печататься в «Искре» в 1860 г. и был одним из ее постоянных сотрудников на протяжении всех 1860-х годов. Его стихотворения появлялись преимущественно под псевдонимом «Скорбный поэт». Жулева сразу оценили в «Искре». «Не могу я встретиться с Курочкиным, — писал ему его приятель, артист и драматург И. Е. Чернышев, 23 марта 1861 г., — чтобы он не спрашивал о тебе… Отчего ты перестал писать? Он о тебе отзывается как о лучшем своем сотруднике и постоянно просит писать к тебе… И я с своей стороны тебе прибавлю, что ты поступаешь до нелепости глупо. Ты очень ошибаешься, если рассчитываешь на свой сценический талант и пренебрегаешь литературным. Последний у тебя гораздо выше, чем первый, и на него следует обратить тебе особенное внимание» [131] .

131

«Рус. старина». 1906, № 12. С. 714.

В конце 1862 г. Жулев собрал свои стихи, напечатанные в «Искре», и выпустил их отдельной книжкой под названием «Песни Скорбного поэта». Противопоставляя Жулева представителям «чистой поэзии» и либеральным обличителям типа М. П. Розенгейма, «Искра» следующим образом характеризовала его творчество в отзыве о «Песнях Скорбного поэта»: «Бедность, умеющая весело трунить над собою и хохотать непринужденно и смело над хлыщевством и богатою наглостью, в каких бы они формах ни проявлялись, — вот главный мотив, повторяющийся во всех пьесах Скорбного поэта. Вздыхатели, отвергнутые дамою своего сердца по случаю бедности и наивно рассказывающие о своих злополучиях; супруги, получившие семейное счастье из рук начальников; швеи, беззаботно проходящие известное поприще; девицы, стремящиеся замуж, и дамы, забывающие мужей под звуки Штраусовой скрипки, павловские ландышки и московские Пахиты; театральные музыканты и отставные майоры — вот действующие

лица комедии, ежедневно разыгрываемой в жизни, верно подмеченной и осмысленно переданной своеобразными стихами поэта-юмориста. Все это перемешано, как добро и зло, вообще в жизни и в каждом человеке отдельно, но все это живет, движется, смеется над собою и над другими, и, главное, все это просто и искренно» [132] .

132

«Искра». 1862, № 50. С. 710.

Очень сдержанно отозвался о книжке Жулева М. Е. Салтыков, поскольку она не отвечала тем большим требованиям, которые он предъявлял к современной сатире. Но и Салтыков писал, что «любителям чтения легкого мы эту книжечку рекомендуем: они в ней найдут некоторую частицу остроумия. В особенности указываем на веселую пьеску „Литературные староверы“» [133] .

В поэзии Жулева нет революционных мотивов, но он — демократ с головы до ног. Все его стихотворения пронизаны плебейской гордостью, презрением к роскоши, тунеядству, барскому высокомерию. Один из типичных персонажей Жулева, столичный бездельник и фат, хорошо описан в стихотворении Д. Д. Минаева «Сорвалось!»:

133

Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. М., 1966. Т. 5. С. 334.

В шляпе Циммермана, В платье от Сарра, Я, поднявшись рано, Вышел со двора. Крап по панталонам, С лентою лорнет, Галстук с медальоном — В медальоне оном Блондена портрет,— Струйки по жилету, В талии изгиб… Скорбному поэту Я отличный тип… и т. д. [134]

Наиболее характерны для Жулева юмористические стихотворения на бытовые темы. Произведения, направленные против конкретных людей и фактов общественной жизни, литературная полемика, резкий сатирический тон и т. п. — все это встречается у него сравнительно редко. Наибольшей удачей Жулева в этой области является отмеченная Салтыковым злая и хлесткая сатира «Литературные староверы». Для характеристики поэзии Жулева необходимо отметить его легкий и гибкий стих, свободные разговорные интонации [135] , а также бойкую, иногда не менее чем у Минаева, необычную и мастерскую рифму.

134

«Искра». 1864, № 36. С. 470.

135

А. В. Амфитеатров писал: «Жулев редкостный, почти исключительный образец стихотворной простоты, умеющий „разговаривать“ стихом, без всякой, хотя бы малой, натяжки» («Забытый смех». М., (1914). Сб. 1. С. 209).

В 1865 г., наряду с «Искрой», Жулев активно печатался и в «Будильнике». В 1869–1874 гг. он был постоянным сотрудником газеты «Петербургский листок», а с 1875 г. до смерти — «Петербургской газеты». Здесь кроме стихотворений он систематически помещал и фельетоны. В последние годы Жулев был также одним из редакторов юмористического журнала «Стрекоза» (редактировал стихотворный отдел) [136] .

Жулев написал — отчасти один, отчасти в сотрудничестве с И. Е. Чернышевым, А. А. Соколовым, С. Н. Худековым, Н. А. Лейкиным — до десятка пьес: «Золотая удочка», «Перелетные птицы», «Петербургские когти», «Черненькие и беленькие», «Со ступеньки на ступеньку», «Герои темного мира», «Петербургский Фигаро» и др. Они шли на сцене, однако в художественном отношении не представляют интереса.

136

См. некролог в «С.-Петербургских ведомостях» (1878, 2 июля).

В 1871 г. Жулев выпустил второй сборник стихотворений — «Ба! знакомые всё лица! Рифмы Дебютанта (Скорбного поэта)». Сборник уступал в художественном отношении первому, но тематика, идейные позиции и поэтическая манера остались у Жулева в общем те же, и книга, вышедшая без предварительной цензуры, встретила неодобрительный отзыв в цензурном ведомстве. «Собрание весьма тенденциозных, отчасти и довольно грязных стихотворений, — писал цензор. — Автор, кажется, поставил себе задачею изобразить в самом отвратительном виде отношения начальников к подчиненным в нашем служебном кругу; начальники оказывают протекцию подчиненным, которые делают им подарки или даже услуживают им своими женами; подчиненные, выведенные из терпения, дают своим начальникам пощечины и т. д. …В других пьесах выражается презрение к людям, не сочувствующим отрицательному направлению в молодежи, и выхваляются, напротив, корифеи отрицания, напр. Добролюбов; даже и хорошие стремления в высших сословиях осмеиваются и изображаются как маски, под которыми скрываются лицемерие и всякие пороки… везде господствуют насилие и разврат» [137] .

137

Журнал заседания С.-Петерб. ценз. комитета от 5 янв. 1872 г.; см. также; Дело С.-Петерб. ценз. комитета, 1872, № 9 // ЦГИА, ф. 777.

Жулев умер 30 июня 1878 г. и скоро был забыт [138] , хотя некоторые его стихотворения часто читались с эстрады и перепечатывались в «чтецах-декламаторах».

388. У КУХНИ

О судьба лихая, для чего дала ты Мне в удел лишь бедность, горе да заплаты Да еще в придачу ловко подшутила, Давши мне желудок, как у крокодила!.. Мимо знатной кухни прохожу однажды, Мучимый от глада, мучимый от жажды. Я прильнул к окошку и смотрел, как быстро Сочиняли блюда жирных два кухмистра. Но, почуяв носом запах вкусный, сдобный, Я в бобер немецкий нос закутал злобно И смотрел в окошко с сокрушенным сердцем: Как фаршировали, посыпали перцем Разную дичину к званому обеду И вели кухмистры меж собой беседу: «Бедный господин наш! говоря без шуток, Страшно как расстроен у него желудок; Точно на желудок навалило плиту, Мучится бедняга — нету аппетиту!..» Мысль вдруг пресмешная, надобно сознаться, В голову пришла мне: что бы поменяться Мне моим желудком, как у крокодила, С этим господином? Мне бы лучше было Быть без аппетиту, а то что в желудке, Как стоишь у кухни: славно пахнут утки, Рябчики, фазаны, гуси и индейки,— А в кармане только двадцать три копейки! <1860>

138

Характерно, что в Энциклопедическом словаре Брокгауза — Ефрона (полутом 23, Спб., 1894. С. 51) первая и лучшая его книга вовсе не упомянута, а вторая превращена в две: «Ба! знакомые все лица!: Рифмы Скорбного поэта» и «Рифмы Дебютанта».

389. КАРЬЕРА

У старухи нанимал Я себе каморку — И частенько в ней глодал Я сухую корку, Но ведь я переносил Беззаботно голод: Ах, в каморке этой был Я здоров и молод! Хоть каморка у меня Освещалась редко, Но не нужно мне огня С милою соседкой… Ведь, бывало, прибежит — И пойдет потеха! Так, что комната дрожит С ней у нас от смеха. Песни, хохот и любовь —

И нужда забыта; А хозяйка хмурит бровь И на нас сердита. И брюзжит она с печи: «Перестаньте, стыдно!» Ладно, думаем, ворчи, Чай, самой завидно! И пойдет тут кутерьма, А ведь плут старуха! — Будто дремлет, а сама Навострила ухо. Вдруг негаданно — поди ж! Туча налетела: У начальника Катишь Замуж захотела. Всё он сделать принужден, Как велит подруга: Для меня назначил он Амплуа супруга. Благодетель и отец Наградил каретой; Потащили под венец Нас с Катишью этой. И теперь уж я женат И, по воле рока, Стал заметен и богат — И живу широко. Проложил через жену Я себе дорогу; Я и сам уж младших гну Нынче, слава богу. Счастлив, кажется, вполне: Ем и пью я вкусно, Но порою что-то мне Тяжело и грустно… Или вдруг среди семьи, Как резвятся дети, Всё мне мнится: не мои Ребятишки эти! И в груди бушует ад, В рот не лезет пища, Побежал бы я назад В старое жилище, Со старухой поболтать И соседке милой Со слезами рассказать Свой роман унылый, И зажить, как в старину, Бедно, без излишек, Бросив верную жену И чужих мальчишек. <1860>

390. ЛИТЕРАТУРНЫЕ СТАРОВЕРЫ

Баллада

В ресторане собрались Староверы злые, И беседы их велись Про дела былые. И бунтует и кричит Громко шайка эта, Что теперь уже молчит Старая газета. И ватага эта зла И ломает стулья, Что их главная пчела Выбыла из улья; Что теперь им ходу нет И карманы голы; Что теперь коварный свет Жаждет новой школы; А что их давно не чтут И труды их — боже! — На Толкучем продают С хламом на рогоже. В заседаньи был нахал И кричал без складу,— Вот который сочинял Для волос помаду; Куплетист он и актер, В старенькой бекеше, Остроумие протер Он себе до плеши. Был еще тут драматург, Очень злой и хворый, В оны годы Петербург Восхищал который. Много было тут персон И больших талантов, И булгаринских времен Хилых фигурантов. Собралися и поют — И кружок их тесен; Много было спето тут Очень старых песен: «Боже мой! теперь во всем Голая натура, Ах! пропахла мужиком Вся литература! И писателей у нас Развелось так много; Всякий лезет на Парнас, Без наук и слога. И журналы издают Всё молокососы И преважно задают Новые вопросы. Для возвышенных вещей Их таланты слабы, Только слышишь запах щей Да крестьянской бабы. Ну, пожалуй, выводи Чернь, но для потехи; Да приличьем огради И зашей прорехи. Напомадь и причеши, Скинь им сапожищи; А потом и опиши Как-нибудь почище. Например: мужик живет; Не горюя, пашет, Про любезную поет, И поет, и пляшет; Отработав — вечерком Ходит в хороводе… Отчего же бы в таком Не писать вам роде? А то что у вас? — во всем Голая натура, Ах! пропахла мужиком Вся литература!..» В ресторан со всех сторон Собралися братья; Слышны ахи, слышен стон, Слышатся проклятья. Секта эта новый век И пилит и режет; В ресторане человек Слышит стон и скрежет И, крестясь, отходит прочь, Но не молкнут ахи… И младенцы в эту ночь Вздрагивали в страхе… 1860

391. ТОВАРИЩУ

Товарищ, не ропщи! Хоть мы с тобой иззябли И лишь пустые щи Едим, как мизерабли; Пускай у богачей В роскошном бельэтаже Уха из стерлядей, Сюпремы и потажи; Пусть к ним судьба добра, Палаты их нагреты; Пусть им кроит Сарра И брюки и жилеты, А мы бежим с тобой К российскому тайлёру — Какой уж тут покрой, Лишь только было б впору! Пускай богач несет Мешки в ломбард, для росту, А мы же свой доход Несем подальше к мосту! Зато ведь богачам Подагрой сводит ногу, А мы, привыкши к щам, Здоровы, слава богу! На днях вот богача, От преизбытка пищи, При помощи врача Стащили на кладбище; Какой был крик и вой — Пересказать нет средства! Ну, точно на Сенной,— Из-за его наследства. Придет пора и нам! Но мы с тобой, дружище, Отправимся к отцам Без шуму на кладбище, Потащат нас с двора На скорбной колеснице… Addio! [139] фельдшера Обуховской больницы. 1862

139

Прощайте! (Итал.) — Ред.