Поезд

Штемлер Илья Петрович

Проверка билетов занимает не много времени. Но надо торопиться. Того и гляди, в вагон нагрянут ревизоры. Факт, что билеты не собраны, может быть истолкован как уловка проводника: набрал в вагон «зайцев» и хитрит. Дескать, не уследил, время посадки сократили, вот и напустил всех желающих… Редкий ревизор при этом удержится от искушения самому проверить билеты. А там, глядишь, и впрямь кого-нибудь обнаружат. И окажется проводник, как говорится, без вины виноватый.

Елизар уже подбирался к последнему купе, когда в коридоре появилась Магда. Подобно бывалому моряку, сохраняющему стать при качке, Магда шла вдоль коридора уверенно, словно по уличному тротуару, несмотря на то, что вагон сейчас кидало на стрелках. В руках у нее белел бланк – листок учета заселенности.

– Что, уже «бегунок» несешь? – проговорил Елизар навстречу Магде. – Ну и торопишься… Я только с «колдуном» вожусь, а ты уже «бегунок» таранишь.

– Копайся,

копайся, – ответила Магда. – Так ты до самого конца не перестанешь копаться. Я уже и постели раздала… Не было гостей-то?

– Не было. Застряли, видать, где-то.

– И из штабного никого. Тихарят что-то, не собирают.

– Ты б сходила, поглядела.

– Больно надо, – ответила Магда. – Сами придут, куда им деться.

Действительно, странно. Если и впрямь сели ревизоры, так что-то не чувствуется паники. Давно бы Яша появился с указанием от начальника поезда: как себя показывать, на сколько выставляться… Конечно, Елизар мог и переждать, как говорится, в холодке. Ему скрывать нечего, не за что вносить оброк в общую кассу. Но не Елизару ломать закон – сейчас нет товара, так потом будет. Закон для всех един, не Елизару его нарушать, всю бригаду против себя восстанавливать из-за рубля-другого. Да и Магда этого бы не допустила, кто-кто, а она нос по ветру держит серьезно. И Елизар ей не чужой…

– Ладно, схожу погляжу, что там делается, – передумала Магда. – К тому же пинча не подключили, катаемся, как в мешке, от всего мира отрезаны.

– Сходи, сходи. Дай им прикурить. Наверняка у Аполлона в ящике завалялся какой-нибудь пинч, пусть плохонький. Он человек хозяйственный, – поддержал Елизар. – Да и «бегунок» снеси, чего меня ждать. Мой вагон набит. И все до конца едут.

Магда спрятала бланк в карман, обошла Елизара, упираясь в плечо его школьного кителя.

– Кстати, как там мои? Где пристроились?

– В служебке разместились, где еще? Старик какой-то чокнутый.

– Чокнутый… Такой скандал поднял – еле успокоили. У меня, говорит, позывы, мне в туалет надо без очереди, а в плацкартном не пробиться, вечно толпа. Буду в купейный бегать.

– Да, – ответил Елизар. – Нахлебаюсь я с ними, чувствую.

Верный своей привычке, Аполлон Кацетадзе вместе с электриком совершил первый прикидочный обход поезда, взяв на карандаш замеченные недостатки и упущения. Одни можно устранить своими силами, к другим придется подключать слесарей в пути. А ведь все это должны были исправить в Северограде… Правда, до хвостового, что в суматохе подцепили из резерва, Аполлон не добрался – пассажиры отвлекли, затеяли спор из-за двойников. Пришлось посылать электрика Гаврилу Петровича. Беда с ним. В общем, мужик ничего, покладистый, только спать любит, завалится где-нибудь и дрыхнет. Давно хотел избавиться от него Аполлон, да руки не доходили. Покричит-покричит и забудет…

В целом состав оказался вполне сносный, ехать можно. Так что начало пути ничем пока не омрачалось для начальника поезда. Если не считать паники, поднятой проводником Судейкиным. Человек, что вспугнул Судейкина, действительно был ревизор, но только не при исполнении. Предъявил билет по форме «2-К» и поехал как обычный пассажир. А Судейкин, зная ревизора в лицо, заподозрил неладное, запаниковал и всех проводников взбудоражил. Аполлон по опыту знал, что самые отчаянные проводники те, кто работает первый год. Многое им кажется простым и ясным. Уверовав в то, что на дороге все ловчат, выуживают свою рыбку в мутной воде, они держатся нахально и вызывающе. Это потом, когда жизнь преподаст им жестокий урок, когда поймут, что не все можно купить и продать, они теряются. Одни разочаровываются, уходят, другие, сбросив наносную шелуху, остаются, превращаются в хороших работников. Судейкин же с самого начала оказался человеком осмотрительным. Дотумкал, что не так уж все просто, поэтому на рожон не лез, но и упускать не хотел. Наиболее подходящий проводник для штабного. Аполлон это понимал и старался закрепить Судейкина за пятым вагоном…

В переменчивый рокот колес, в скрип купейных переборок вкрадывалось назойливое треньканье стаканов. Аполлон заглядывал в шкафчик, раздвигал посуду, но через короткое время стаканы упрямо сбивались, раздражая слух своим нудным звоном…

Аполлон вздохнул, томясь далеким, едва уловимым сознанием того, как переплетался этот назойливый звон с тем, что так тяготит его в последнее время. Что бы ни являлось причиной его размолвок с женой, в конце концов непонятным образом распри исчезали и вновь в его семейной жизни наступал странный, угрюмый мир. Подобно этим оживающим стаканам, что сбиваются в кучу, как их ни разгоняй. Однако последняя крупная размолвка все хранилась в памяти Аполлона. Хотя после кончины отца прошло более полугода. Закончив отпуск, Аполлон отправился в длинный рейс: пять возвращений с оборота

растянули рейс на полтора месяца. Даже нарядчики всполошились: зачем человек так себя изнуряет, всех денег не собрать. И заподозрили в энтузиазме Аполлона Кацетадзе особую корысть. Старший нарядчик, заика по фамилии Примеров, издал специальное распоряжение: «Отправить в резерв начальника поезда Аполлона Николаевича Кацетадзе в связи с переработкой». Как ни сопротивлялся Аполлон, как ни уговаривал начальника вагонного участка, доверительно ссылаясь на семейные неурядицы, – тот поддержал заику Примерова – с Аполлоном Кацетадзе надо держать ухо востро. Честно говоря, и самого Аполлона уже потянуло к нормальному, домашнему обеду, а главное – скучал по дочери. Когда вместе – нет конца разладам, по любому поводу споры до хрипоты, а так…

Была еще одна причина, по которой Аполлон, как говорят моряки, сошел на берег. Но об этом начальник поезда старался пока не думать…

Аполлон не любил отвлекаться, когда составлял сведения для участковой станции. И делать это он старался добросовестно, не то что другие поездные начальники – берут сведения чуть ли не с потолка, торопятся сбросить эту нудную процедуру, потом сами себя клянут, когда возникают осложнения. Особенно в летнее время… Проводники знали о щепетильности Аполлона Николаевича и старались составлять «бегунок» как можно точнее – все равно Аполлон будет бегать по составу, проверять. Или вызовет к себе, в штабной вагон. Как он сейчас вызывал по радио проводников прицепных вагонов. А те почему-то не шли. Надо попросить Судейкина сходить к прицепным. Самому Аполлону не хотелось показываться в коридоре, там его дожидались пассажиры, энергию которых несколько поубавил привязанный к дверной ручке листок с просьбой не отвлекать начальника поезда ввиду его особой занятости, прием начнется минут через тридцать, потерпите. И добавлено: «С уважением – Кацетадзе». И это дружеское обращение, как правило, срабатывало.

Но делать было нечего, вся работа стоит. Аполлон отомкнул замок и, приоткрыв дверь, высунул голову в коридор. Пассажиры оживились, потянулись было к купе.

– Занят, занят еще, – опередил их Кацетадзе. – Где проводник?

Тотчас поверх толпы всплыла услужливая физиономия высокого Судейкина.

– Послушай, Судейкин, – произнес Аполлон. – Позови сюда из прицепных кого-нибудь, есть вопросы.

– Что они, радио не слышали? – заупрямился проводник, не хотелось ему идти через половину состава.

– Возможно, пинча не подсоединили, – ответил Аполлон. – Далеко не ходи, передай по цепочке.

– Им передашь. За мной Гайфулла прицеплен, тот на ходу спит… Лучше уж сам побегу.

– Беги, дорогой, – Аполлон задвинул дверь и вернулся к своей бухгалтерии.

Савелий Прохоров в памяти Аполлона был тонкогуб, броваст, длинноног, сутул, и только ясные голубые глаза придавали теплоту его угрюмой внешности. Среди студентов Савелий слыл странным парнем. Но поначалу казалось, более тихого и скромного малого свет не видывал. Даже голос у него звучал, точно за стеной, требуя значительного напряжения слуха. Как-то студенты проходили практику на Восточной дороге. Руководитель практики, моложавый щеголь-доцент, кокетничая перед девчонками курса, расспрашивал о проделанной за день работе. То и дело он прерывал студента презрительной фразой: «Ты мне лапшу на уши не вешай, не обманешь меня». А дело было в столовой, во время ужина. Тогда Савелий Прохоров подошел к доценту со спины и навесил на его поросячьи уши длиннющие жирные макаронины. Все обомлели. Доцент в свежевыстиранной рубашке, на которую капал красный соус. Белобрысое лицо доцента покрылось испариной и выглядело глупейшим образом. Савелий Прохоров выскочил из столовой и где-то пропадал несколько дней. Правда, доценту хватило ума не затевать бузу, не извещать рукоЕодство института о полном неуважении к себе со стороны студентов. – У меня будут еще большие неприятности, если я этого не сделаю. Надеюсь, ничего не произойдет, – вздохнул Аполлон и крикнул ей вслед: – Пока никому об этом не говори!

Встретив спустя многие годы Савелия Прохорова, Аполлон удивился внешней перемене институтского товарища. Тот представлял собой высокого седого мужчину с гладким лицом: тонкие, опущенные вниз уголки губ придавали лицу брезгливое выражение. Устало опущенные широкие плечи сменили прежнюю сутулость. Лишь глаза оставались ясными и теплыми. Вообще вся фигура говорила об уверенности в себе и удачливости Савелия Прохорова…

Честно говоря, Аполлон хотел улизнуть от своего бывшего друга, были у него на то причины. Но Савелий удержал его, завел в первый подвернувшийся ресторан. И, как обычно бывает в теперешних застольях, разговор от воспоминаний студенческих лет – через непременное обсуждение политических ситуаций – перешел к фундаментальному разбору экономического положения страны и, конечно же, родного железнодорожного транспорта. Вот где можно отвести душу…