Поезд
Шрифт:
Варвара Сергеевна приподняла бутылку и налила полстакана минеральной воды.
– И мне, если можно, – воспользовался Прохор Евгеньевич.
Варвара Сергеевна налила и ему, молча подала стакан и, не отвечая на благодарность, вновь отвернулась к окну. Решив, что дело его безнадежное, скрипач еще раз вздохнул. Пассажирка негромко засмеялась и покачала головой.
– Хороший у вас сын, – воспрянул духом Прохор Евгеньевич. – Надежный.
Соседушка резко обернулась, бросила на скрипача удивленный взгляд.
– Надежный? Да, пожалуй… Верно вы сказали.
– Видно, вы его раненько
– Куда уж раньше… Восемнадцати не было, – Варвара Сергеевна улыбнулась и повела подбородком в сторону Дарьи Васильевны, чье ухо торчало над одеялом, точно локатор.
Прохор Евгеньевич отмахнулся: мол, ну ее, старую.
– А вы до Гудермеса едете? – промолвила Варвара Сергеевна.
– Да. Объявление прочел в «Вечёрке» – требуются скрипачи в оркестр. Вот и решил поглядеть, какой он, Гудермес. Название понравилось. Собрал чемодан, взял скрипку… Весна на дворе, барахла много не надо. Я пассажир легкий, – воодушевился Прохор Евгеньевич, – вообще, жить надо легко… Жизнь, Варенька, штука покладистая – будешь ее отягощать нытьем, она тебя не подведет, даст для нытья основание. И наоборот: не примешь близко к сердцу неприятности, и жизнь тебе легкостью ответит.
– Как сказать, – не согласилась Варвара Сергеевна. – От людей мы зависим. Жизнь, сама по себе, другой вопрос… Только впечатление от жизни через людей складывается. А люди-то разные…
– Конечно, – вежливо согласился Прохор Евгеньевич. – Я вот стараюсь избегать дурных людей. Чувствую, что начинается – скрипку в футляр и до свиданья.
– Хорошо вам, с таким характером. Взяли да поехали, – тон у Варвары Сергеевны был раздумчивый, точно она проверяла свои мысли. – А квартира как же без вас?
– Соседи присматривают. А сейчас я приятеля впустил, гобоиста, у него внук родился, вот и спасается у меня… Вы чем занимаетесь, Варенька?
– Ветеринар я.
– Серьезно? – удивился Прохор Евгеньевич. – Никогда бы не подумал… Вообще для слуха городского жителя ветеринар звучит экзотичней, чем космонавт.
– Вы просто не знаете. Очень интересная профессия. Я работаю в зверосовхозе.
– Перестаньте, перестаньте, – манерно замахал руками Прохор Евгеньевич. – Вы! И вдруг – зверосовхоз, ветеринар. Думал, что вы учительница. Или врач.
– Врач и есть. Между прочим, животные – как люди. И гриппом болеют, и ангиной. Только не бюллетенят.
– Да… Представляю, если бы лисе оплачивали больничный лист куриной косточкой.
– На самом деле, – засмеялась Варвара Сергеевна. – Больной зверек на особом режиме… Почему вы не пьете?
– Жду, когда газ выйдет, – Прохор Евгеньевич покачал стакан. Он и не заметил, как придвинулся ближе к своей спутнице. Тон беседы их стал дружеским и непринужденным, точно у людей, которые друг другу не в тягость… Вскоре Прохор Евгеньевич уже рассказывал о своем житье-бытье. Сокрушался над вопросом: почему в пятьдесят пять он живет перекати-полем. Не имел жены, будучи женатым. И бездетным, имея детей. Подавал надежды как музыкант. Давно это было, пожалуй тогда Варвара Сергеевна только в школу пошла. Но все сложилось наперекосяк. И не пил вроде, и жизнь не проматывал. Добросовестно работал. А все не складывалась судьба.
– Судьба, – вздохнула Варвара Сергеевна. – У вас взрослые дети?
– Вам сколько? Тридцать шесть? А моей Клавдии тридцать, – Прохор Евгеньевич сделал глоток. У воды был теплый запах резины. – Да, музыкант без судьбы – это живой патефон. Кто заведет, того и ублажает. Последние годы я вообще гастролирую. В Саратове работал, в Сызрани, в Бокситогорске. Где только не побывал. И все – мимо, мимо…
Есть люди, которым доставляет удовлетворение самоистязание. Не принимая критики в свой адрес со стороны, они в то же время поносят себя с превеликим усердием и гордостью и прислушиваются в ожидании восхищения.
– Ну… вероятно, вы слишком строги к себе, – жалостливо пролепетала Варвара Сергеевна, клюнув на эту уловку.
– Ах, милая Варенька, у меня есть одно несомненное достоинство – хорошо знаю свое место… Иной раз столько наслышишься от коллег-музыкантов. Особенно если выпьют. Все сплошь гении. Все Паганини да Рахманиновы. А мне – легко! Я им так и говорю: «Да, ты гений, брат, а я твои аплодисменты».
Старая Дарья Васильевна со значением шевельнулась под рыжим одеялом. Прохор Евгеньевич скосил глаза в ожидании подвоха егозливой бабки и не ошибся.
– Проша! Совсем в слезы вогнал дамочку. Ежели ты такой, оказывается, сапог, то лучше ехай к нам, в деревню. Дрова б колол вдовам, воду тягал из колодца. Все был бы сыт.
Прохор Евгеньевич оторопело глядел на острый гребень одеяла, под которым угадывалось тощее тельце неугомонной старушки. Варвара Сергеевна закусила губу мелкими зубами, чтобы не дать воли смеху. Ему, Прохору Евгеньевичу, свести бы к шутке замечание старушки, он же надулся. И сидел расстроенный, выкатив унылые круглые глаза и сдвинув рыжеватые брови.
– Вам шпионом бы работать, Дарья Васильевна, с такими ушами, – буркнул он всерьез.
– Уши как уши, – бубнила бабка в стену. – Я ими восьмой десяток слушаю. Ладно, Проша, не обижайся ты… Точно наш Степанов, участковый. От него жена ушла к шоферу. А Степанов больше всего сокрушался, что ушла она в праздник милиции. Бегал по деревне и жалился всем: от, стерва, время выбрала.
– При чем тут… ваш участковый? – недоумевал Прохор Евгеньевич.
– Да так. Спать буду, – вдруг разозлилась бабка и втянула голову под одеяло, точно черепаха. – Скушный ты. Сон нагнал, спасибо.
– Вот и хорошо, – Прохор Евгеньевич по-ребячьи распустил губу и состроил гримасу на круглом рыжебровом лице.
Варвара Сергеевна всплеснула руками и покачала головой. В глазах ее светились шоколадные веселые огоньки.
– Ай-ай-ай… Такой взрослый дядя, – шепотом проговорила она.
– Ну и бабушку бог послал, – подхватил шепотом скрипач.
– Вы как маленький, – все шептала женщина. – Наверняка что-нибудь собираете. Марки? Спичечные коробки?
Прохор Евгеньевич застенчиво улыбался. Улыбка его, смешная и растерянная, тронула сердце Варвары Сергеевны.