Поезд
Шрифт:
– Признайтесь, есть у вас увлечения, да? – с капризной игривостью наседала Варвара Сергеевна.
Прохор Евгеньевич кивнул и покраснел.
– Так что же вы собираете? Марки? Монеты?
– Рукопожатия.
Взгляд женщины потускнел и даже стал враждебным.
Прохор Евгеньевич повертел в руках стакан и пристроил рядом с собой, на полке. Идея коллекционировать рукопожатия поглотила его лет двадцать назад. Идею подкинул приятель-гобоист. Поначалу они увлеклись этим оба, потом приятель устал, а Прохор Евгеньевич, наоборот, совершенно осатанел…
– Я не совсем вас понимаю, – обиженно произнесла пассажирка.
– Это, пожалуй, самое редкое собирательство. И не легкое… Встречаю, скажем, я какую-нибудь знаменитость. Пожму его руку. И внесу в тетрадку. Фамилию. Дату. Обстоятельства, при которых происходило рукопожатие. Вот! Увлекательное занятие, я вам скажу, – Прохор Евгеньевич воодушевился. – Кого только нет в моем гроссбухе. И писатели, и космонавты, и политические деятели. А артисты, так их штук сто, не меньше…
– Как же вы на них выходили? – продолжала сомневаться Варвара Сергеевна. – Знакомят вас, что ли?
– Кто же меня будет с ними знакомить? – всплеснул руками скрипач. – Совсем иначе! Ну, с артистами – это пустяки, пузыри воздушные… Другое дело – крупные птицы, фундаментальные. Услышу, к примеру, что кто-то из тузов в наш город прибывает – и на аэродром, или на вокзал. Да пораньше, пока оцепление еще спит… А как привезут в автобусах встречающих, я в толпу. Затаюсь и жду момента. Только он примется руки пожимать, я тут как тут. Какой-то магнетизм во мне. Никому не пожмет, а меня обязательно отметит. Чувствует, что для дела…
– Странно как-то, – продолжала обижаться Варвара Сергеевна. – Шутите вы надо мной.
– Ни в коем случае! – горячо прижал ладони к груди скрипач. – Таким людям руки пожимал, ого-го… Например, Де Голль!
– Кто?
– Забыли уже? Президент Франции. Я его в мемориале Славы подкараулил, после возложения венков. Давно, лет двадцать пять назад. Высокий такой дядечка. И демократичный, всем руки пожимал, даже не интересно… А другой скромничает, норовит руку спрятать, так я момента жду. Обязательно дождусь, знаю, духом не падаю. Меня уже ребята из особой охраны знают, думают, что я при протоколе состою.
Варвара Сергеевна отвернулась к окну. Оранжевые фонари станции катились к хвосту поезда, точно крупные апельсины… В черном зеркале стекла Варвара Сергеевна заметила мелькнувшую фигуру соседа из служебного купе.
Варваре Сергеевне так и не удалось уговорить сына отвезти подаренную коробку зефира в часть, поднести начальству за благосклонное отношение. Упрямый мальчишка, жизни не знает. Раздражение против сына перекинулось на долговязого незнакомца, что своей коробкой навязал какую-то странную двусмысленность. И, желая подавить в себе эту зависимость, Варвара Сергеевна громко проговорила, словно выделяя своим вниманием именно скрипача среди прочих обитателей вагона:
– А смешные истории возникали, Прохор Евгеньевич?
Скрипач, обескураженный ее громким возгласом, произнес через паузу:
– Курьезы? А как же, были. И смех, и грех… Одного молодца к высшей мере приговорили, натворил он дел. Суд был открытый, народу набилось в зале, что в нашем вагоне. Обычно после такого приговора осужденному наручники надевают. А тут замешкались солдатики, и я, значит, к барьеру, с рукой своей протянутой. Меня тут же под бока. Как же ты посмел, сукин сын, такому татю руку протягивать?! И как растолковать подобный эпатаж? Думали, что я какой-нибудь сообщник тайный в делах его поганых. Неделю дознавались. Наконец угомонились, когда я им свой гроссбух предъявил. Вот как бывает!
И Прохор Евгеньевич засмеялся, вскидывая солнечные бровки.
– Где хозяин? – хрипло спросил он. 2 Вытолкнув наконец строптивого счетовода в коридор, ревизор собрался было вернуться к своей писанине, как увидел, что Магда… рвет уже заполненные им листы протокола. За годы своей небезопасной работы Куприян Степанович впервые видел подобное. Были случаи, когда его крепко колотили. Однажды рассвирепевший проводник спихнул его с поезда. Куприян Степанович лежал в больнице с переломом, еле вытянул. И акты рвали проводники, и протоколы жгли безбилетники. Чего только не творил народ за время его ревизорской службы. Но чтобы так, спокойно, без истерики, даже по-деловому, женщина-проводник превращала в клочки номерные листы протокола…
– Проводник? – осекся Прохор Евгеньевич.
– Ну?!
– Не знаем, где проводник. Давно исчез, – на подмогу скрипачу подоспел пассажир из служебки. – Чаем напоил и исчез.
– Ух, чулочник! Наверняка у своей крали лясы точит, – буркнул здоровяк и приказал кому-то за спиной: – В следующий вагон! И не отставать, за руки держитесь, елки-прялки. – И он двинулся к тамбуру.
Следом за ним потащились две гражданки средних лет. Одна прикрывала ладонью красный платок с торчащими бигуди, вторая, с распущенной косой, нервно щелкала замком сумки. Обе казались крайне испуганными и едва сдерживали слезы. Послушно ухватившись за руки, гражданки заспешили к тамбуру…
Когда странная процессия исчезла, Игорь плотно прикрыл за ними дверь площадки и, вернувшись в купе, произнес, глядя на Прохора Евгеньевича:
– Нехорошо так смеяться над осужденным, – он подчеркивал шутливо-серьезную интонацию. – Человека сурово наказали, приговорили по высшему разряду, а вы смеетесь. Я ведь все слышал. Только вот эти психи помешали…
– Нехорошо подслушивать, – строптиво ответила Варвара Сергеевна.
– У меня было трудное детство, – весело уклонился Игорь. – Дурное воспитание.
– Это и видно, – скрипач метнул в молодого человека недовольный взгляд.
– Извините, – покладисто ответил Игорь. – Душно в купе, я с вами посижу. Не возражаете?
Варвара Сергеевна промолчала, Прохор Евгеньевич вздохнул.
– Что касается вашего хобби, – не отступал Игорь, – советую пожать мою руку. Уверяю вас, не прогадаете.
– Жаль, спит Дарья Васильевна, – с улыбкой произнесла пассажирка, глядя на скрипача. – И защитить вас некому.
Некоторое время они сидели молча втроем, покоряясь резвому раскачиванию вагона.